Столовая была стилизована под горный приют. Огромные неприкрытые балки, в углу — изразцовая печь до потолка и грубая, в стиле «бауэрн»[62], мебель, которая, должно быть, стояла здесь с восемнадцатого века. Пища была сытной, горячей и вкусной. Где бы мы ни ужинали вместе, я удивлялся, как много Индия ест. У нее был аппетит лесоруба. И этот раз не стал исключением. Грустила она или нет, но уплетала за милую душу.
Мы закончили мороженым и кофе и откинулись на спинки своих стульев, тупо созерцая разоренное поле битвы из пустых тарелок. Стоило безмятежности сделаться чуть-чуть чрезмерной, я ощутил, как по моей ноге поднимается босая ступня.
Индия подняла ко мне свое лицо — оплот невинности'
— В чем дело, малыш, ты нервничаешь?
— Я не привык к подстольным ласкам.
— А кто тебя ласкает? Я просто массирую твое колено. Это очень полезно.
Пока она говорила, нога поднялась еще выше. В комнате никого не было, и Индия, осмотревшись, подвинулась вперед на своем стуле. Ее нога поднялась еще выше, а сама она все время искоса поглядывала на меня.
— Хочешь меня помучить?
— Разве это мучение, Джои?
— Еще какое.
— Тогда пошли наверх.
Я смотрел на нее во все глаза, выискивая правду под очень озорным выражением ее лица.
— Индия, ты уверена?
— Да.
Она поелозила пальцами ног.
— Сегодня ночью?
— Джо, ты собираешься играть в двадцать вопросов или хочешь воспользоваться моим предложением?
Я пожал плечами. Она встала и пошла к двери.
— Приходи, когда будешь готов.
Индия ушла. Я слышал, как ее сабо решительно простучали по лестнице, ведущей к нашей комнате.
До меня доносились звуки с кухни: громыхание посуды, радио, не выключавшееся с тех пор, как мы приехали. Когда я собрался уходить, по радио снова заиграла песня про выходной в небе, которой Индия раньше подпевала в машине, и я задержался в дверях, чтобы дослушать. Это показалось мне добрым предзнаменованием.
Когда песня закончилась, во мне что-то щелкнуло: я понял, что эта мелодия запала мне в душу навсегда. Когда бы ни услышал ее снова, я буду думать об Индии и этой нашей поездке в горы.
Я отворил дверь в нашу комнату, и после коридорного полумрака меня ослепил яркий белый свет. Индия лежала в постели, натянув одеяло до подбородка. Она открыла балконную дверь настежь, и комната напоминала ледяной дворец.
— Мы что, в хоккей играть собрались? Что с окнами?
— Так хорошо, pulcino. Понюхай воздух.
— «Цыпленочек»? Я и не знал, что ты говоришь по-итальянски, Индия.
