Днем позже случилось нечто странное и чуть ли не более интимное, чем секс. Как это случилось, мне даже трудно объяснить, настолько нелепо все было. Позже Индия сказала, что это была великая сцена из плохого кинофильма, я же видел в этом лишь наихудшего сорта клюкву.
Был субботний вечер, и Индия готовила нам ужин в их квартире. Пока она суетилась на кухне, что-то нарезая, рубя и помешивая, я начал петь. Она присоединилась ко мне, и мы вместе пропели «Camelot» [43], «Yesterday» и «Guess Who I Saw Today» [44]. Пока все шло хорошо. Она все резала и рубила, а я заложил руки за голову, глядя в потолок и ощущая тепло и довольство. Когда мы закончили «Не Loves and She Loves» [45], я подождал несколько секунд, чтобы посмотреть, предложит ли она песню сама. Не дождавшись, я пропел первые строчки из «Once Upon a Time» [46]. Почему именно эту песню, не помню, так как она всплывает в памяти, только когда мне грустно или в минуты депрессии. У Индии был приятный высокий голос, который вызывал у меня ассоциации с голубым цветом. Вдобавок у нее хорошо получалось петь со мной в унисон и модулировать свой голос так, что мой звучал лучше и интереснее, и я — если только не попадал мимо нот — казался себе стократ музыкальней, чем на самом деле.
Мы пропели три четверти песни, но потом впереди замаячил конец. Если вы ее не знаете, то скажу, что конец там очень грустный, и я всегда останавливаюсь, не допев. На сей раз я нарушил это правило, но только потому, что со мной была Индия, и решил домучить песню до конца. Ничего хорошего из этого не вышло, потому что она тоже бросила петь, и мы зависли неизвестно где, не зная, куда двигаться дальше. Мне вдруг стало грустно, голова моя наполнилась увядшими отзвуками, а глаза — слезами. Я понимал, что сейчас расплачусь, если спешно чего-нибудь не придумаю. Вот я в теплой кухне у моей подруги, на несколько часов изображаю хозяина дома. То, о чем мечтал годами, но не мог найти. У меня и раньше бывали женщины — лани, мыши, львицы. Бывали моменты, когда я был уверен — а они нет. Или они были убеждены, а я колебался. Но так, чтобы просто и хорошо, — такого не было ни разу. И привело это к тому, что в Вене на середине третьего десятка я оказался одинок — чрезвычайно одинок, — и, самое плохое, я все больше привыкал к этому.
Мои глаза не отрывались от потолка, когда черное безмолвие протрубило в свой рог, но я знал, что скоро придется посмотреть на нее. Взяв себя в руки, я три или четыре раза моргнул, прогоняя слезы, и медленно перевел взгляд. Индия прислонилась к кухонному столу, засунув руки в карманы брюк. Ей было нечего скрывать, и хотя она плакала, но смотрела на меня печальным любящим взглядом.
