— «Тео-банк»? — повторил Афанасьев задумчиво. — А это очень просто, уважаемые кандидаты в боги. Тео с древнегреческого языка и переводится как бог. Теос — бог. Древняя Греция, — тотчас же добавил он, — это такая страна, где почитался в качестве верховного божества ваш родитель, уважаемый Альдаир. Кстати, как поживает Зевс на родине?
— Умер, — мрачно признался Альдаир, наблюдая, как Поджо падает на пол вместе с выгрызенным из дверного косяка куском в зубах. — От старости скончался на руках детей.
«Великий бог Зевс Громовержец, умерший от старости… Смешно», — подумал Афанасьев, и тут же могучая рука диона приплющила его к полу:
— Ничего смешного, презренный!
«Черт побери, ведь они читают мысли с той же легкостью, с какой я прочитал бы букварь для первоклашки!.. Совсем, совсем забыл!»
— Вот именно, — сказал Альдаир, сменив, однако же, гнев на милость, — и впредь будь разборчив в своих мыслях. Неведомо мне, что такое «первоклашка», но, наверно, что-то вроде букашки и таракашки. А ты причесывай свои мысли, иначе выдерну я их, словно волосы с головы твоей. Уяснил сие?
— Да… Александр Сергеевич, — заставив себя говорить льстиво, отозвался Женя и открыл зубы в вымученной улыбке. Обращаться к своим мыслям еще раз он посчитал неизмеримой вольностью и роскошью: черт его знает, но этот проклятый Альдаир видит его череп насквозь, как аквариум с плавающими в нем золотыми рыбками.
Вошел Колян и с порога обратился к Афанасьеву:
— Женя, насчет банковского офиса я договорился, юристов подключил, оформление идет, но нужен конкретный нал. Бабла недостаточно, нужно еще настругать.
Женя, который уже битый час объяснял наиболее толковым дионам, Альдаиру и Галлене, суть готовящейся операции, даже не успел ответить. Новоиспеченный Александр Сергеевич Дворецкий встал в полный рост и величественно обратился к Ковалеву:
— Как смеешь ты, наглец…
— Своим нечистым рылом здесь чистое мутить питье мое с песком и илом, — пробормотал Афанасьев.
— Кто это изрек? — Белокурый дион развернулся всем своим монументальным корпусом. — Да как ты посмел?
— Это не я посмел, а некто Крылов Иван Андреевич, — отозвался Афанасьев, ощущая первые (а потом и вторые) признаки негодования, — он-то и изрек.
— За эти слова его мало испепелить, — уже добродушно проворчал Альдаир, усаживаясь обратно на кованый диван.
— Поздно. Он умер почти два века назад. От заворота кишок. Переел, понимаете ли, — проговорил Женя и выразительно покосился на Поджо, который крутил в руках фарфоровую пепельницу в форме бублика, а потом с хрустом откусил половину. — Тоже ел много и не по делу.
