Космическая КАСТРЮЛЯ приближалась к Земле. По идее, из уважения к космическим путешественникам кастрюлю следовало бы назвать космическим кораблем или, боже упаси, звездолетом. Но уж слишком непохож был этот неуклюжий предмет на филигранно-изысканное — «звездолет».
Звучный голос, полный вибрирующей, гулкой мощи, прогрохотал:
— Прррекратить немедленно! Ибо прриближаемся мы к пределу, сужденному нам вельвой!
Нет, конечно, соглашусь с вами, что звуковые волны не могут распространяться здесь, в безвоздушном пространстве, но так или иначе в ответ прогремел басовитый рык, от которого шарахнулся малогабаритный осколок метеорита и, вписавшись в поле тяготения голубеющей в черном разломе космоса планеты, ухнул куда-то туда.
С явной гнусной целью нарушить нормальную жизнь обитателей этого голубого мира.
А рык продолжался:
— Не пристало мне слушать бредни недостойного этого глупца. Сказал он, что отец мой Тор Одинсон…
— Доколе слушать мне это! — зычно гаркнул третий голос, испущенный глоткой, по могуществу своих вокальных данных много превосходящей первые две, — хриплый, сочный, чуть надтреснутый: — Ужели уваженья нету в вас, окаянных берсерках! Немедля умолкните!
И бесформенный, чуть сплюснутый с боков предмет (космическая КАСТРЮЛЯ) с вихревым радужным цветком пламени, выбивающимся из-под «крышки», с неимоверным грохотом рассек атмосферу голубой планеты и ринулся вниз. Туда, где с пугающей быстротой начало нарастать лоно веселого мира по имени Земля.
2
Россия, май 2004 года
Великолепный майский день догорал. Стынущее солнце багрово наползало на горизонт, вжималось, тонуло в нем, словно выдавливая из себя алое студенистое месиво. Длинные руки солнца тянулись по поверхности речных вод, нисколько не тревожа все густеющей мошкары.
Все новые легионы мошкаро-комариного воинства выныривали из обгорело чернеющих по берегам камышей, выглядящих так нездорово, словно они сидели на пайке наравне с голодающими Замбии и Верхней Вольты.
За рекой шумел луг, густо поросший клевером. По его поверхности пробегали волны, нагоняемые порывами рваного предвечернего ветра. Пасшийся на самой окраине луга одинокий козел сиротливо заблеял, потому как в его убогом мозгу вдруг словно зашевелились ледяные иглы жуткого, дикого, непередаваемого ужаса.
Козел выплюнул пучок травы и, высоко вскидывая задние ноги, споро рванулся к реке.
Казалось, грозы не предвиделось. Небо было безоблачно, только несколько одиноких белесых облачков, полупрозрачных, как нижнее белье женщины нестрогого поведения, плыло в темнеющей майской вышине.
