Пока Гибер говорил мне о своих планах, я по крайней мере на краткий миг отвлеклась от всего этого.
Гибер не стал садиться, отказавшись от предложенного ему стула, и предпочел расхаживать по комнате, как генерал, осматривающий свои войска. Он часто подходил к окну и, театрально застыв, начинал в него смотреть, словно охваченный неожиданным вдохновением. Потом оборачивался и начинал говорить о чем-нибудь другом.
Он очень тщеславен, но поразительно красив. Его самоуверенность мелодраматична и устрашающа. В разговоре я упомянула имя мадемуазель де Маис, проявившей интерес к Гиберу, однако в ответ он лишь пожал плечами, заметив, что находит ее очаровательной, но дурно воспитанной. Он не стал дальше распространяться на эту тему, ясно дав мне понять, что доверяет мне. Потом я похвалила мадам Фромон, еще одну из его поклонниц, и снова его реакция оказалась уклончивой. Что я могу из этого заключить? Эти праздные игры хотя бы позволяют мне отвлечься от пытки, в которую превратилось все мое существование.
Граф де Гибер — Клоду Мартиньи
25 января 1773 года
Моя кампания развивается в полном соответствии с намеченным планом. Как приятно бывает иногда одержать победу над слабейшим противником. Мадемуазель де Л'Эпинас уже предана мне душой и телом. Она просит меня прийти и сразу же по приходу назначает мне время следующего визита. В промежутках она пишет мне письма, в которых уверяет в своей теплой дружбе.
Скоро я уезжаю в Германию. Мадемуазель де Л'Эпинас хотела, чтобы я пообещал ей писать каждый день, но я сказал, что вряд ли смогу выполнить такую клятву. Не стану же я бросать все дела ради писания писем?
Прощаюсь. Меня ждут у мадам Монсож.
Д'Аламбер — Шарлю Мелье
8 апреля 1773 года
Последнее время я занимался редактированием готовящегося к изданию полного собрания моих трудов. Просмотр написанного в дни моей молодости наполнил меня ностальгией. Во многих отношениях те работы были несовершенны, но они несут на себе налет свежести, которая теперь, много лет спустя, кажется мне трогательной. Я был тогда влюблен в свою работу, а она дарила мне не сравнимую ни с чем радость, и единственное, о чем я в ту пору жалел, это о необходимости понапрасну тратить на непроизводительный сон массу времени, которое я мог бы посвятить размышлениям и вычислениям. Теперь же моя работа ничем не отличается от работы письмоводителя и состоит в сортировке бумаг и перекладывании их с места на место. Мой ум ныне лишен идей и энергии. Мне недавно исполнилось шестьдесят, но кажется, что жизнь прошла за одно мгновение. Собрание моих трудов займет многие тома, но найдется ли в них что-либо достойное внимания читателей после моей смерти?
