Хосе, я люблю тебя, люблю с того момента, когда впервые увидела. И все же я не могу наслаждаться преимуществами твоей юности, твоего изысканно красивого лица. Ты смотришь на меня сквозь туман времени, разделяющего нас, и видишь женщину намного старше, чем ты, женщину, которая далеко не так красива, как те, кого ты с легкостью можешь найти для своей услады. Ты был очень добр ко мне и искренне привязан в течение многих лет, но я боюсь, что ты, возможно, делаешь это из сочувствия, боюсь, что для тебя я всего лишь бедное создание, заслуживающее жалости и бережного отношения. Прошу тебя, не делай этого из жалости. Я люблю тебя, и если ты не можешь любить меня так же, то скажи мне об этом теперь, чтобы я не питала иллюзий и перестала мечтать о тебе. Великодушие из жалости оборачивается величайшей жестокостью, ибо поднимает мои надежды на недосягаемую высоту затем лишь, чтобы в следующий момент обрушить их на землю. Могу ли я быть уверенной, что тайна наших отношений не есть способ скрыть твои сомнения относительно меня? Действительно ли твой отец находит мою жизнь постыдной?
Прости, мой дорогой Хосе. Последние несколько дней я испытываю особенно сильные мучения. Хотя мы часто пребываем в разлуке, я все равно не могу привыкнуть к ее боли. Я все время думаю о тебе, пытаюсь представить себе, что ты делаешь, и твой сладкий голос, раздающийся в моих ушах, еще больше расстраивает меня. Три дня назад господин Д'Аламбер заметил мою апатию и спросил, не больна ли я. Он проявил такую настойчивость, беспокоясь, нет ли у меня какого-либо физического недомогания и не нужен ли мне врач, что я была вынуждена признаться, что меня тревожат мысли, а не телесное расстройство. Он захотел узнать, в чем причина моих мучений, и очень просил, чтобы я облегчила перед ним свою душу. Он даже встал на колени и взял меня за руку; умоляя разделить с ним мою боль. Я сказала ему, что мои помыслы заняты одним человеком, который и является причиной смятения.
Кто этот человек, спросил господин Д'Аламбер. Не причинил ли он мне зла? О нет, ответила я, напротив, он был очень добр и нежен со мной, выказав при этом большое великодушие. Тогда что же вас тревожит, поинтересовался господин Д'Аламбер.
Мне следовало проявить осторожность. Я должна была понять, что он может по ошибке подумать, что я имею в виду его самого, но смятение помешало мне ясно мыслить. Я боюсь, сказала я ему, что мой друг нежно относится ко мне только из сочувствия, но не разделяет тех глубоких чувств, которые я питаю к нему.
