Как-то странно и дико почувствовал он себя на первый раз после долгого заключения среди «вольных» людей и в «вольном» месте; опять же и опасался несколько, как бы его не признал кто-нибудь, как бы молва не пошла промеж темного люда о его внезапном появлении: первое время беглый всех и всего опасается, пока не привыкнет к своему положению.
Скромно усевшись в один из темных углов, он принялся уже за соображения, чего бы лучше съесть: поросенка ли заливного или яичницу с ветчиной, как вдруг к столу подошел посторонний человек и пристально стал против него.
– Да нешто это ты, Осюшка? – спросил он тихо и удивленно. – Какими ветрами занесло?!
Перед Гречкой стоял сановитый, седобородый старец, с благочестивым и добродушно строгим выражением лица. Это был патриарх мазов.
– Пров Викулыч!.. Батюшка!.. – воскликнул Гречка, простирая к нему обе руки. Присядь, благодетель! Да только не кричи: я ведь здесь пока еще под секретом.
– Как под секретом? – сдвинул старик свои седые брови. – Али ты лататы от дяди задал?
Гречка утвердительно кивнул головой.
– Юрок, брат, юрок! – не без удовольствия закачал головой Викулыч. – Как же теперича жить-то? Бирка[356] нужна!
– Точно, нужна. Липовый глазок[357] надобно добыть…
– Да это тебе не штука, а покамест-то как, до картинки[358]! Не гопать[359] же, чтобы влопаться.
– Да я уж к твоей милости! – просительски поклонился Гречка. – Уж так-то радешенек, что встренулись!..
– Чего ж те надоть? – спросил Викулыч.
– Затынь[360] ты меня, отец, хоть до завтрева! Оглядеться на воле надо бы спервоначалу… Оболочься, – тоже накидалища[361] какое ни на есть, опять же и голубей[362], да шифтан[363], а в этом наряде – того и гляди – признают!
– Это могу, – охотно согласился патриарх мазов. – Так нечего тебе тут ухлить[364] задаром, а хряй-то[365] скорей на мою домовуху: там не мокро[366], по крайности! – предложил он.
– Похрястать хочу, – заметил Гречка.
– Туда и хрястанья[367] и кановки[368] закажу принести, а здесь, говорю, нечего тебе скипидариться[369], зенек-то чужих тут не занимать стать.
И едва старые знакомцы успели выйти из комнаты, направляясь ко внутренним закоулкам «Утешительной», чтобы оттуда «невоскресным» ходом проюркнуть на квартиру патриарха, как вдруг им перегородил дорогу еще один старый знакомец.
– Аль мерещится мне? – воскликнул Фомушка-блаженный, растопырив свои лапищи навстречу Гречке. – Друже мой! Се ты ли еси! Тебя ли зрю очесами своими?
– Брысь ты, окаянный! – строго притопнул на него старец.
