Я не видела Люциуса два года. Он похудел, и виски его сильно поседели. Хотя это ему очень идет. На нем элегантный бордовый смокинг с кремовым воротником и лацканами, лицо излучает успех и цинизм. Люциус осматривает меня с ног до головы.
Ну, внешне он ничего не обнаружит. Я действительно хороша и свежа, у меня дорогой изысканный вид в вечернем платье, со сверкающим бриллиантовым колье маман на шее и тщательно уложенными волосами. Только вот как играть счастливую жену? Как укрыться от острого, всепроникающего взгляда этих зеленых глаз? Я глубоко вздыхаю и лезу вон из кожи.
— Рада познакомиться, — говорю я по-английски, как радушная хозяйка. — Вы говорите по-французски?
— Да, вполне сносно, — отвечает развеселившийся Люциус, — но, может, мадам знает немного английский?
— Она его действительно знает, — гордо отвечает за меня свекровь. — До замужества Тиция работала в Лондоне в одной крупной фирме у известного архитектора. Не такого знаменитого, как вы, мистер Хемпс, но все же. Тиция, ты можешь спокойно поговорить по-английски с господином архитектором. Как-никак у вас одна профессия, и, может, найдутся общие знакомые?
Разносят аперитивы, и маман удаляется, потому что прибыли музыканты. Мы обмениваемся двумя натянутыми фразами, но тут между нами втирается Теа и завладевает Люциусом.
— По-английски он может поговорить и в Лондоне, не так ли, мистер Хемпс? — кокетливо замечает она. — А мы во Франции, и вам наверняка приятнее послушать безупречный французский. Тиция на это неспособна, — она бросает взгляд в мою сторону, — она вообще-то родом из Вены, и ее родной язык — немецкий. Она все еще делает слишком много ошибок!
Теа уводит его от меня, и я чувствую облегчение. Весь вечер она не отходит от него, что не мешает ему преследовать меня взглядами.
Во время концерта Люциус не спускает с меня глаз. За ужином он то и дело украдкой поглядывает на меня. Он сидит наискосок от меня, между Теа и Мединой, явно оказывающими ему внимание, и даже пытается втянуть меня в разговор.
— Вы вообще не едите мяса? — с наигранным удивлением спрашивает он меня. — С каких пор, мадам Сент-Аполл, если позволите спросить?
— Десять лет, господин архитектор, — сухо отвечаю я. Как будто сам не знает. Я чувствую себя, словно в кабаре.
