— Я только хочу попробовать матрац, — пояснил он, широко разведя руками. — Отличное качество. Не слишком жесткий. Как раз то, что надо. Тиция, знаете что? Сегодня я буду спать здесь. То есть… если вы не ждете никого другого. Может, это место… уже забронировано? Я молчала.
— Тиция! Ледяной цветок! Вы ждете сегодня гостей? Кроме меня?
— Нет!
Он выпрямился.
— Почему вы вдруг замолчали? Вы же не прогоните меня? В такую бурю? Слышите как завывает ветер? Сядьте ко мне, моя снежная роза. Ну идите же сюда! Не будьте такой чудовищно холодной!
Он протянул ко мне руки. Перед этим жестом невозможно было устоять. Но я не шелохнулась. Я вдруг задрожала всем телом.
— Вы хотели мне рассказать, как получили свое имя. Помните? Вы обещали!
— Позже, — слабо отозвалась я.
Фаусто устремил на меня свои голубые глаза и смерил долгим, настойчивым взглядом.
— Ты прекрасно знаешь, — тихо сказал он, — что мы должны попробовать. Игра затянулась. Три месяца мучений! Это взбесит любого мужчину. Пойди сюда, дорогая. Пойди! У нас нет выбора.
Я молчала.
— Я принадлежу тебе. Я написал это в письме!
— Вы принадлежите всему Парижу! К тому же я готовила!
— О, пардон, — он вскочил, — совсем забыл, ведь ты же так долго стояла у горячей плиты! Как невежливо с моей стороны! Я ведь могу говорить тебе «ты», моя Тиция? И ты говори мне «ты».
Мы молча перешли в столовую.
Сели за стол. На ужин был протертый томатный суп со свежими сливками и шерри. Салат с рокфором и орехами. Ризотто с трюфелями. Сыр. В воздухе носились эротические разряды. Мне ничего не лезло в горло. Фаусто же не заставлял себя уговаривать. Брал добавку и нахваливал, как все замечательно вкусно. Даже без мяса и рыбы.
Мне с трудом удавалось поддерживать беседу
Говорила о домах, квартирах, планировке, мебели, тканях, коврах, ценах. Наконец, мне уже ничего не приходило в голову, и я замолчала.
— Итак, — подал после долгой паузы голос Фаусто, — как ты получила свое имя? Я весь внимание.
— Это обязательно? — вымученно вздохнула я.
— Что обещано, то обещано, — резюмировал Фаусто и подлил нам обоим шампанского.
Ну ладно! Меня зачали в ателье моего отца на античной софе под копией Тициана. Картина называлась «Юпитер и Антиопа», оригинал висит в Лувре. И поскольку мои родители боготворили Тициана, они назвали меня его именем в качестве доброго предзнаменования и в память о прекрасном эпизоде на красной бархатной софе в Вене.
Я объяснила это по возможности лаконично, избегая употреблять слова «страсть» и «наслаждение». Но это не помогло. Глаза Фаусто заблестели, на лице появилось то же выражение, как до этого, когда он упал на мою кровать с балдахином. От улыбки, заигравшей на его губах, у меня по коже побежали мурашки.
