— Ага, — сказал Добрынин.
— Ты знаешь, тут так много изменилось… новые люди, новые правила…
— Да, я заметил…
— Старик тебя перед смертью вспоминал, — Волчанов выжидательно посмотрел на друга. — Просил передать тебе какие-то там вещицы, на память. Знал, что умирает… Знаешь, у нас тут на этаже буфет есть, пошли чаю выпьем!
— А помнишь, — вдруг сказал Добрынин, — раньше чай прямо в кабинет к тебе приносили? Помнишь?
Почему-то это воспоминание мгновенной молнией осветило настроение народного контролера, и он улыбнулся мягко, по-детски.
— Да, — Волчанов кивнул. — Приносили… Ну что, пошли в буфет?
Буфет был действительно совсем рядом — через кабинет. Никакой вывески на двери не было, но запах говорил за себя.
Волчанов и Добрынин зашли, стали в очередь.
Добрынин с интересом рассматривал людей: и стоявших в очереди, и тех, кто уже ел за маленькими квадратными столиками. Среди всех этих людей был только один военный, да и то в звании капитана.
У прилавка возник вдруг шум — пожилой мужчина, наверно, важный кремлевский работник, третий раз пересчитывал полученную от буфетчика сдачу.
— Ну, сколько? Тридцать восемь? — победоносно спросил он. — А должно быть сорок две!
Буфетчик, высокий мужчина в белом, завязанном на спине халате и поварском колпаке, долго извинялся.
Наконец подошла их очередь.
— Два чая с двойным сахаром и два бутерброда с копченым салом, — заказал Волчанов.
Добрынин стоял рядом и смотрел, как его старый друг отсчитывает в ладони копейки. Смотрел и чувствовал себя как-то странно. До сих пор ощущал он некоторое презрение к деньгам и к необходимости их использовать для продолжения жизни. И здесь он тоже увидел в этом отсчитывании мелочи, в пристальном взгляде буфетчика, который, казалось, тоже считал мелочь в ладони Волчанова, нечто постыдное, нечто унижающее человеческое достоинство.
Уже когда они сели за столик и расколачивали в стаканах сахар, Добрынин не вытерпел и сказал Волчанову о своем отношении к деньгам, и особенно к копейкам.
— Ну, брат, знаешь, — задумчиво ответил Волчанов. — Копейка копейке рознь. Эти-то копейки, — и он опустил руку и потряс правый наружный карман своего пиджака, из-за чего раздался звон мелочи, — они и называются: кремлевские копейки. Такие и отсчитывать не стыдно: что там стакан чая — копейка, сахар — еще одна копейка, хлеб с салом — три копейки. Где ты сейчас за такую цену поешь?
Добрынин пожал плечами. В принципе, этот вопрос его не интересовал. Просто выразил он свое отношение вообще к деньгам, к любым деньгам, но, видно, не понял его Волчанов.
