«Николай Асеев», — написал Саплухов в правом верхнем углу листа и отложил его налево.
Наклонился над следующим. Губы его беззвучно шевелились, впитывая стихотворные ритмы и рифмы.
Подумал, подняв глаза к потолку. Пожевал губами в раздумье.
Стихотворение было ему знакомо, но фамилию этого казахского поэта он забыл. Покрутил в руке карандаш, потом написал: «казахский поэт» и тоже отложил листок налево.
Третье стихотворение заставила его взять листок в руки и поднести поближе к глазам. Тот же стиль, та же замечательная богатая образная система. Тот же пока что неизвестный, но удивительно талантливый поэт.
Дочитав, Саплухов вздохнул и задумался. Мысли ученого мерцали в его сосредоточенном уме, как звезды на небе. Но будучи аналитиком, он как бы отлавливал наиболее интересные из них и «обсасывал» их со всех сторон. Путем этой умственной работы пришел он к одному удивительному выводу, касающемуся судьбы талантливого неизвестного поэта. Судьбы, по всей видимости, непростой и трагической.
«Если бы попугай выучил эти стихи под руководством своего первого хозяина, артиста М. Иванова, — анализировал Саплухов, — то, ясное дело, автор их был бы весьма известным и официально признанным — ведь ученому было известно, что М. Иванов знатоком поэзии не был и чаще всего получал для работы с попугаем сборники поэзии от курировавших его сотрудников отдела культуры ЦК. А из этого следовало, что М. Иванов никакого отношения к этим стихам иметь не мог, тем более что были они не только необычны, но и несвоевременны для выступлений в довоенное, военное и раннее послевоенное время, короче до момента ареста М. Иванова и попугая. А значит, — глаза Саплухова просто загорелись из-за аксиоматичности последовавшего вывода, — значит, выучил попугай эти стихи в тюрьме! Ведь после освобождения по амнистии птица все время находилась под присмотром Саплухова и ничего такого выучить не могла. Последний ее хозяин, потомственный вор-рецидивист, тоже не мог иметь никакого отношения к настоящей литературе. Собственно, попугай уже начитал „произведения“, которые иначе как „тюремной романтикой“ не назовешь! Остается одно объяснение — где-то в тюрьме к попугаю имел доступ сидевший там талантливый поэт, и, видимо, понимая уникальные возможности птицы, он просто читал свои стихи попугаю, а тот запоминал их. И вот теперь, благодаря птице, и только птице, русская советская литература может обогатиться Целым пластом талантливой, если не сказать гениальной, поэзии. И все это благодаря птице и мне», — Саплухов глубоко и сладко вздохнул. Материала здесь у него было на несколько докторских диссертаций и на многое другое.
