— Ее разбомбили месяц назад, и нам ее очень не хватает, — вздохнул отец Гаэтано.
— Помню, мы с женой часами любовались полотном Джордано4 «Освящение святых даров», которое расположено над самым входом в базилику.
Он говорил на правильном итальянском языке, но из-за гортанного выговора речь его производила впечатление выученного наизусть текста. Аббата тронуло такое чистое и светлое воспоминание о супружеском счастье.
— Это самое великое творение художника, но у нас много и других его шедевров. Если хотите, можете еще раз взглянуть на картину… — любезно предложил он, жестом приглашая офицера войти.
Все последовали за сгорбленной фигурой отца Грегорио, который, однако, как заметил отец Гаэтано, направился не к монастырской церкви, а к своей личной приемной, расположенной напротив входа в аббатство. Аббат посторонился и пропустил офицера вперед. Почти все пространство узкой, обшитой деревянными панелями комнаты занимал массивный дубовый стол. На стене готическим шрифтом был выбит девиз ордена: ORA ET LABORA5. Аббат указал полковнику на стул, сам сел напротив, а по обе стороны от него расположились отец Гаэтано и отец Мауро. Отец Грегорио нажал на медную кнопку звонка, и вскоре вошел послушник с подносом, на котором стояли чайник с травяным настоем и чашки.
— Боюсь, мне нечем угостить вас, — сказал аббат. — Разумеется, у нас нет ни кофе, ни ячменя. Остался только зверобой отца Мауро, — кивнул он на своего соседа слева, — но этот напиток не всем нравится.
— Считается, что настой зверобоя успокаивает и снимает напряжение, поэтому я и стал выращивать его в нашем саду, — объяснил старый монах. — Но он действительно горьковат на вкус.
Полковник сделал глоток и невольно поморщился.
— Бенедиктинцы всегда отличались воздержанностью, — проговорил он, отставив чашку.
— Это особенно верно в наши дни, — доверительно сказал аббат.
Полковник собрался было продолжить разговор, как вдруг умолк и стал внимательно вглядываться в лицо аббата.
— Что во мне такого особенного? — спросил отец Грегорио.
— Вам никогда не говорили, что вы похожи на портрет кардинала Альбергати кисти Ван Эйка? — спросил офицер.
—Никогда, — с удивлением отвечал аббат. — Эта картина мне неизвестна.
Шлегель был явно огорчен.
— Мне не следовало упоминать об этом кардинале.
— Почему же, полковник? — с интересом спросил отец Гаэтано.
— Он принадлежал к картезианскому ордену.
На лице отца Грегорио Диамаре наконец появилась улыбка.
