– Говорят одно, делают другое. И так всегда. Что ты хочешь от нашего правительства?
Ринакер неодобрительно покосился на меня.
– На твоем месте я бы был поосторожнее.
– Ты знаешь, Ринакер, я могу себе позволить говорить все что угодно. До тех пор, пока буду нужен твоему боссу. Да будь я самим Карлом Марксом и Моисеем в одном лице, он закроет на это глаза, если поймет, что я ему нужен.
– Тогда надо извлечь из этого выгоду, и по максимуму. Такой серьезный клиент вряд ли тебе когда-нибудь подвернется.
– Все они так говорят.
Сразу же за Бранденбургскими воротами машина повернула на юг, на Герман-Геринг-штрассе. В здании британского посольства горели все окна, а перед тротуаром стояло несколько десятков лимузинов.
Чуть притормозив, наша машина свернула под арку большого здания, расположенного по соседству с посольством. Шофер опустил стекло, чтобы штурмовики, охранявшие здание, смогли проверить, кто в машине, и отзвуки большого приема, который проходил на лужайке у посольства, донеслись до нашего слуха.
Аудиенции мы ждали в комнате размером с теннисный корт. Спустя короткое время высокий мужчина в форме офицера Люфтваффе сообщил, что Геринг переодевается и через десять минут выйдет к нам.
Это был мрачный дворец, в котором чувствовался масштаб, соразмерный самой власти. Несмотря на городское окружение, он производил впечатление старинного загородного замка. Ринакер сел на стул, напоминавший средневековые скамьи, и молча, не отрывая глаз, следил за тем, как я передвигаюсь по залу, рассматривая его убранство.
– Уютно, ничего не скажешь, – отметил я, остановившись перед гобеленом, на котором была изображена сцена охоты и, вполне возможно, сам Гинденбург в полный рост. Комната освещалась одной лампой, стоявшей на массивном столе в стиле Ренессанс. Лампа, в виде двух серебряных канделябров с абажурами из пергамента, освещала небольшую раку с фотографиями. На одной из них был Гитлер в форме штурмовика. В коричневой рубашке и кожаной портупее он выглядел совсем молоденьким и больше походил на мальчишку-скаута, чем на взрослого мужчину. Были здесь и фотографии двух женщин: как я сразу догадался, Карин, первой покойной жены Геринга, и его нынешней супруги Эммы.
Рядом с фотографиями лежала большая книга в кожаном переплете с тисненым гербом на лицевой стороне, по-видимому принадлежавшая самому Герингу. Посмотрев на герб с изображением дубинки, зажатой в бронированном кулаке, я подумал, что он гораздо точнее выражает дух национал-социалистов, чем свастика.
