Здесь я подхожу к самому трудному месту в моем повествовании. Среди его многочисленных пробелов этот представляется мне самым серьезным и самым непростительным. Следует всегда излагать события если не изящно, то, по крайней мере, ясно. Но в данном случае я не могу писать ясно, так как сам не знаю, как это произошло. Я имею в виду, что не знаю, как она очутилась у меня в комнате и уселась на стул. Я не приглашал ее. Пришло ли это в голову ей самой? М-с Стром была дамой, в присутствии которой всякий почувствовал бы необходимость соблюдать приличие. М-с Стром была... и все же., я ничего не знал о ней.
Наши глаза сошлись на изумрудном кольце, лежавшем на полу, как эхо нашего поцелуя. Она слегка вздрогнула, выпрямилась и приняла гордый вид. Теперь она казалась далекой, как вечерняя звезда и очень гордой. Глаза ее были темны, как склеп, глаза ее глядели растерянно, как будто она заблудилась в лабиринте. Я закурил папиросу и почувствовал, что в горле у меня пересохло.
Ей было трудно говорить. Я недоумевал.
- Нет,- сказала она и покачала головой.- Конечно же, нет. Дайте мне, пожалуйста, кольцо.
Ее палец повелительно указывал на пол, но глаза были жалкие, как у монахини, случайно забредшей в ад. И для того чтобы я мог последовать за ней туда, я снова прикоснулся к ее руке иудиным поцелуем; она задрожала всем телом, как в пытке, и казалось, что она изнутри кусает, губы.
- Это ничего не означает,- холодно сказала она.
-- Я знаю, - ответил я.
Она дышала глубоко, прижимая рукой одну грудь, как если бы она у нее болела. Она покачала головой, как зверь е клетке, затем стала неподвижной, как срезанный цветок. Поля ее шляпы отделяли от меня ее лицо, мы оба были страшно одиноки. Ее голая правая рука, как мертвая, свисала со спинки кресла, и я нагнулся, чтобы поднять изумруд и водворить его обратно на средний палец. В это время внизу раздался осторожный стук.
Стучали уже во второй или в третий раз, и с каждым разом стук становился все смелее. Я знал, что это постовой полисмен, пришедший сказать, что улица - не надлежащее место для стоянки желтого автомобиля, и потребовать,- чтобы его убрали. Интересно, слышала ли она; но я не мог видеть ее лица. Выходя, я потушил огонь, и рассвет через окно прыгнул на зеленую шляпу. Но ее обладательница продолжала свою борьбу, неподвижная как статуя. Она что-то сказала, что именно - я не разобрал, и я спустился вниз и переговорил с полисменом. Это был любезный, средних лет человек, с которым я был знаком.
