Однако со смертью моего старшего брата Уильяма в предначертанном мне будущем произошли изменения. Когда брату исполнилось восемнадцать, для него был приобретен офицерский патент, но его военную карьеру оборвала, во время битвы у порогов Миссисипи, мушкетная пуля, выпущенная индейским вождем. Дальнейшие перемены последовали ближайшей весной: вслед за Уильямом в могилу сошел, унесенный лихорадкой, и отец, не успев, к сожалению, закончить «Совершенного физиогномиста». Поскольку отец к финансовым делам относился с философической небрежностью (он надеялся, что успех его трактата повлечет за собой избавление от всяких подобного рода забот), моя мать, овдовев, осталась без гроша. С учетом изменившихся обстоятельств было решено, что по достижении семнадцати лет я отправлюсь в Лондон и свяжусь там со своим родственником, сэром Генри Полликсфеном. Сэр Генри был не только двоюродным братом моей матери, но также человеком богатым и влиятельным, говоря короче, обладателем того самого общественного положения, какое, согласно невероятному пророчеству цыганки, должно было достаться мне.
Прежде чем покинуть отеческий дом, я должен был зарубить себе на носу, что намерение устроить свою судьбу при помощи родственных связей осуществимо не иначе как через самую тонкую дипломатию, поскольку с того времени, как мать начала поощрять ухаживания отца, внутри семейства наметился разлад, после свадьбы перешедший во вражду. Яблоком раздора (он длился ровно два десятка лет) послужил, как я понял, кусок пашни, который примыкал к владениям моего деда, а также молодой человек, законный собственник этого участка, как нельзя лучше годившийся деду в зятья. К досаде деда, моя мать не пожелала сделать этого юного кавалера законным собственником своей руки, а сохранила, невзирая на уговоры и угрозы, верность моему отцу.
И вот утро после моего семнадцатого дня рождения застало меня на дороге в Лондон; на багажном седле я вез с собой двенадцать гиней, смену платья, три рубашки с кружевными манжетами, две пары шерстяных носков, коробку с красками, свернутую трубкой замусоленную рукопись «Совершенного физиогномиста» и, наконец, треуголку, которая в прежние времена венчала более почтенное, морщинистое чело — а именно, чело автора вышеупомянутого трактата. Иными словами, при мне было все мое земное достояние, и, полагаясь на эти скудные ресурсы, а также на рекомендательное письмо матери к ее почтенному родственнику, я устремился в неизведанные глубины большого города.
