Артиллерист взял бортовой журнал и сделал в нем краткую запись: «01 час 24 мин. Сделан залп № 12. Пять торп. взорвалось в сосредоточении кораблей противника, уничтожив их. Одна торп. не взорвалась».
Он расписался, сделав завитушку, и отложил ручку. С минуту посидел, уставившись на знакомую коричневую обложку бортового журнала со следами ожога от сигарет и кругами от неосторожно расплесканных чашек кофе. Рассеянной рукой он перелистал страницы, еще раз припомнив почерки своих многочисленных предшественников. И уже не в первый раз остановился там, где тот, кто был его другом, начал было свою подпись, но так и не дожил до того, чтобы завершить ее.
Со вздохом он закрыл журнал и запер его в ящик. Война кончилась.
А там, далеко за горами, невзорвавшаяся торпеда, гонимая своими ракетными двигателями, набирала скорость. Теперь она была уже едва различимой огненной черточкой, мчавшейся в тесных стенах далекого горного ущелья. И вот снег на его склонах, потревоженный рокотом ракеты, начал скатываться вниз, устремляясь в долину. Выхода из нее у торпеды не было: ущелье было перегорожено каменной грядой в сотни метров высотой. Тут торпеда, миновавшая предназначавшуюся ей цель, нашла себе иную, куда более крупную. Гробница Хозяина была спрятана слишком глубоко, и ее взрыв разрушить все равно не мог. Но обрушившиеся со склонов сотни тонн камней смели все три крошечных датчика и порвали их провода, а с ними – и будущее, которое они могли бы изменить.
Первые лучи восходящего солнца каждое утро будут падать на искаженное взрывом лицо гор, но счетчики, глубоко спрятанные в недрах, напрасно станут ожидать тридцатишеститысячной зари – они будут ждать ее и тогда, когда ни восходов, ни закатов уже не будет.
Хозяин же в своей молчаливой гробнице, которая была в то же время и не гробницей, ничего не ведал об этом. Так он покоился в забытье, пока не пролетело столетие, а за ним и другое…
Прошло время, которое по иным меркам можно считать небольшим, и кора земная решила, что довольно ей уже нести на себе бремя Гималайских гор. Медленно, но верно горы стали погружаться вниз, а равнины Южной Индии – вздыматься к небу. И вот уже Цейлонское плато стало высочайшей вершиной на поверхности Земли, а там, где раньше царил Эверест, возник океан глубиной больше восьми километров. Но покой Хозяина все так же не нарушался ни снами, ни явью.
Неспешно и терпеливо ил и глина осаждались сквозь океанскую пучину на дно, туда, где крылось то, что осталось от Гималаев. За целое столетие покрывало, постепенно превращающееся в слой мела, утолщалось лишь на два-три сантиметра. И тот, кто вернулся бы, чтобы взглянуть на знакомые места, обнаружил бы, что глубина моря здесь уже не восемь километров, и не пять, и даже не три. А потом снова земная кора перекосилась, и там, где лежал Тибетский океан, воздвиглись могучие меловые горы. Но Хозяин не ведал о том ничего и тогда, когда все это повторилось и снова, и снова, и снова.
