– Они все… Не знают, куда пришли, – не отрываясь от своего дела, пробурчал тот.
– Давай, начальник, оформляй карцер! – тонким голосом потребовал Галкин. Лицо его пошло красными пятнами.
– Да уж не боись… Кондей от тебе не уйдет, – пообещал пожилой.
Галкин нервно кусал губы, со лба крупными каплями катился пот. Потеря торпеды, скорей всего с общаковыми бабками, – дело не шутейное. Оформят акт – все списывается на волчар-вертухаев, подловивших честного арестанта. А вот если менты заныкают и втихую раздербанят общак между собой, тогда Галкину труба дело. Надо гонять малявы по камерам, искать свидетелей, а не найдет – запросто может оказаться в петушином кутке! Так что карцер ему – в радость и избавление.
– Ну ты, пошел сюда! Все остальные на коридор!
Шкафообразный прапор затолкал нарушителя режима в низкий дверной проем, его сотоварищи погнали остальных по длинному коридору, ведущему в режимный корпус.
* * *
– Я не понимаю, что плохого в идее сионизма? Евреи хотят собраться вместе и одной семьей жить в своем государстве. Кому от этого плохо? Почему их надо преследовать?
Лицо Шнитмана выражало крайнюю степень негодования, как у примерного семьянина, которому в присутствии жены предложила свои услуги уличная проститутка.
– Разве я работал не так, как другие? Любой директор оставляет себе дефицитный товар, нет, не себе – уважаемым людям. Любой директор должен находить общий язык с проверяющими – и с ОБХСС, и торгинспекцией, и санитарными врачами… Надо строить человеческие отношения: подарки, угощения, в ресторан сводить, к отпуску путевку достать… А где на все на это взять деньги? У меня оклад сто сорок рублей, хотя я был директором сразу двух магазинов!
– Как так? – удивился Расписной.
После того, как он заступился за Якова Семеновича в вагоне, тот проникся к нему симпатией и доверием. Вначале Волк думал, что расхититель социалистического имущества и изменник Родине кормит его салом и колбасой в надежде на дальнейшее покровительство. Но оказалось, что этот фуцан и лох, этот первоход с голимыми статьями и так пользуется в тюремном мире невидимой поддержкой. В хате ему выделили место хотя и не самое козырное, но достаточно хорошее, рядом с углом людей.
Саня Самолет из соседней камеры орал на решке [56] и рассылал малявы, требуя разбора с фуфлометом, но, хотя он и был известным блатным, никто его не слушал и никаких разборов не затевал. А через пару дней Самолета до полусмерти избили в прогулочном дворике, и он вообще заткнулся. В тюремном Зазеркалье понятливость помогает сберечь здоровье и выжить, поэтому все правильно оценили происшедшее и к Якову Семеновичу стали относиться внимательно и уважительно, как на воле продавцы относились к своему директору.
