— Не беспокойся, Джереми, со мной все в порядке. Легкая боль в желудке, и больше ничего, уверяю тебя. Съем за завтраком пару чудесных булочек, испеченных Тилдой, и боль как рукой снимет.
Мальчик, успокоенный словами сестры, направился к выходу. Походка у Джереми была несколько странной, подпрыгивающей, но не более того — так считала София; на самом деле он сильно хромал, и посторонний человек оценил бы движения Джереми как неуклюжие и плохо скоординированные. Джереми она любила больше всего на свете, любила беззаветной, преданной любовью, и его благополучие стояло у нее на первом месте. Мальчик отвечал сестре такой же сильной привязанностью, какую она испытывала к нему, для него София была, по сути дела, единственным близким и родным человеком.
Брат с сестрой спустились в столовую, где их уже ждал дядя Тео. Столовая выходила окнами на веранду, двери которой, а также выкрашенные в зеленый цвет ставни были открыты, и в помещении за счет этого создавался небольшой сквозняк. На улице воздух был неподвижен, напоен густыми ароматами цветущих роз, жасмина, бугенвиллеи, кассий и рододендрона. В жаркое время дня запах цветов становился слишком сильным и поэтому неприятным, но сейчас, в утреннюю пору, ароматный воздух придавал особенную прелесть окружающей обстановке, которую София уже давно не замечала. Последние тринадцать месяцев ее жизнь была невыносима и ничто не радовало девушку, кроме разве что улыбающегося лица Джереми.
Тринадцать месяцев назад о Софии начали говорить как о развратной женщине. Тринадцать месяцев назад жены местных плантаторов перестали замечать ее и отворачивались всякий раз, когда сталкивались с ней на улице или в лавке. Правда, в гостях у Теодора Берджеса благородные дамы не выказывали своего презрения так открыто из уважения к чувствам хозяина, которым они не уставали восхищаться; они были с Софией холодны, но вежливы.
— А булочек сегодня нет, — разочарованно заметил Джереми. — Хочешь, я спрошу о них у Тилды?
— Нет, дорогой мой, это излишне. Я съем свежего хлеба. Сиди спокойно и ешь.
Джереми с большим энтузиазмом, как, впрочем, и всегда, последовал совету сестры и с аппетитом начал уплетать еду.
Теодор Берджес после завтрака занялся привезенной из Лондона «Газетт» недельной давности и время от времени посматривал из-за газетных листов на племянницу, с удовольствием отмечая иногда появлявшееся в ее глазах выражение боли. Выждав еще пару минут после того как София начала завтракать, он сказал:
