— Не любила ты меня, Александра, — только и вымолвил он.
— А и себя-то никогда не любила, родный, — вздохнула она, вытирая кончиком платка слезы в уголках глаз. — Такая уж каменная уродилась.
— Отчего бабка Сова умерла? — спросил он.
— От чего люди умирают? Кто от болезней, кто на войне, а Сова от старости. Какая ни на есть была хорошая колдунья, а больше, чем бог годов отпустил, и себе не наколдовала. И так, слава богу, лет девяносто прожила.
— А Тимаш жив?
— Как молоденький, от магазина до буфета бегает, и нос вечно красный! Этого и года не берут, видно, с самим чертом повязался… Бахвалится, что он Андрею Ивановичу помогал и этому… Кузнецову.
— Не объявлялся здесь Кузнецов?
— Слыхала, что он погиб в неметчине. А коли и жив бы был, что ему здесь делать? Тонька с Казаковым в Великополе, Вадька, наверное, его забыл.
— Сынок-то не пошел по батькиным следам?
— Вадька-то? В артисты записался… — усмехнулась Александра. — И смех и грех! Сколь здесь живу, ни одного еще артиста в Андреевке не было.
— Костя Добрынин, говоришь, на стеклозаводе работает? Кем?
— Не связывайся с ним, Ростислав, тут же на тебя заявит…
— Жалеешь меня? — усмехнулся он.
— Не чужой ты мне.
— Ночью уйду я, — опустив голову, сказал Карнаков.
— Вроде ты умный, сильный, Ростислав, за что и был мне люб, а вот жизнь свою так и не смог по человечески устроить, — раздумчиво заговорила Александра. — Неужто то, что ты делаешь, стоит того, чтобы такую вот волчью жизнь вести?
— Кому что на роду написано, Шура: Тимашу — водку пить да песни горланить, Сове, царствие ей небесное, колдовать, Андрею Абросимову — громкую смерть принять от иноземцев, а мне — скитаться по России-матушке и верить в свою правду.
— А есть она, правда-то?
— Если ни во что не верить, тогда сразу петлю на шею…
— Боюсь, этим ты и кончишь, родный мой, — печально произнесла Александра.
— А чего бы тебе не стать колдуньей? — сказал он. — Вакансия освободилась… Дурачь народ!
— Я и так колдунья, — глядя ему в глаза, серьезно произнесла Александра. — Хочешь, предскажу твою судьбу?
— Не надо, — улыбнулся он. — Тот, кто знает свою судьбу, — самый несчастный человек.
— Бог тебе судья, — вздохнула она. — А все-таки лучше, ежели бы ты покаялся…
— Не говори так! — повысил он голос. — Ты не знаешь всех моих дел, и знать тебе про них не нужно.
— Зачем же пришел?
— И волку одному бывает тяжко… Нет-нет да и задерет башку и завоет на луну.
— Ну живи, как волк, — сказала она.
— Не прогонишь, если еще как-нибудь выберусь к тебе?
