А у меня сильно забилось сердце. Значит, мои дела не так плохи. Выйдем на прогулку. Куда выйдем. За окном сверкало пронзительно синее небо – такое я видел когда-то в юности тревожной, сулящей надежды весной.
В нашей камере президент сидел за столом и ел с замасленной бумаги кровяную колбасу, закусывая батоном.
– Ну что? – спросил он.
– Ничего, – ответил я. – Рассказываю.
– Придурок.
– Кто?
– Да полицейский этот. Чего-то в его бедной головке сдвинулось. Знаешь, есть такие субчики: культуризм, альпинизм, мужская дружба.
Он нашел что-то в фарше, которой была начинена колбаса. Поднес к глазам белую крошку и внимательно ее изучал.
– Теперь у каждого есть рецепт спасения мира. Раньше нас обольщали две-три партии или две-три системы. Можно было пораскинуть мозгами, не спеша подыскать себе теплое местечко. А теперь всяк норовит немедля тебя заарканить. Минуты нет, чтоб собраться с мыслями.
– У вас тоже есть рецепт.
– У меня? – удивился президент. Комочек колбасного фарша катился по непроходимым зарослям на его подбородке. – Это не рецепт. Это рассчитанное на компьютере сальдо, сальдо нашей действительности на рубеже столетий и тысячелетий.
– Ох уж эти календарные даты. Да это всего лишь взаимный ничего не значащий уговор, который завтра может измениться. Коллективное самовнушение, уважаемый пан президент.
Президент энергично выплюнул очередной комочек, который, пролетев через всю комнату, звонко ударил по оконному стеклу.
– По-твоему, выходит, и Вселенная с ее дурацкой бесконечностью и с нами посередке – тоже только самовнушение недужного общества?
Я молча улегся на свою койку. Какое мне до всего этого дело. Зачеркнуть бы последнюю неделю и начать все сначала. Но что начать. Зачем начинать.
В коридоре снова раздались крики, кто-то тонким, неустановившимся голосом вопил: «С днем рожденья!»
– И это называется комиссариат, – пожал плечами президент. Встал из-за стола, старательно собрал крошки, завернул в бумажку и бросил в угол, где забыли поставить мусорную корзину. – А теперь попрошу ни под каким предлогом меня не беспокоить, я должен написать воззвание.
В комнату вошел молоденький полицейский с внешностью чахоточного из романов девятнадцатого века.
– Прошу, – сказал он мне, указывая измазанной чернилами рукой на нашу заржавелую дверь.
И вывел меня в коридор, где аскетического вида полицейские чокались со сворой маляров. Какие-то посетители пытались отыскать проход в лабиринте стремянок и ведер с краской. Около выхода плакала старушка, с ног до головы обляпанная известкой.
