– Моя фамилия Корсак, – сказал блондин. И добавил что-то вроде: -
Заместитель комиссара Корсак.
Мы еще не привыкли к новым полицейским чинам – мы, клиенты прежней коммунистической милиции.
– Понимаете, у меня болит голова. Не могу собрать мысли.
– Немудрено. У вас шишка на лбу.
– Шишка? – Я подошел к нашему старому зеркалу, испещренному благородными проплешинами. Пощупал черную корку запекшейся крови над правой бровью.
Тщедушный молодой полицейский с белой дубинкой на боку, похожей на обрывок бельевой веревки, взглядом указал штатскому на нашу кушетку, служившую одновременно ящиком для постельного белья и раскладным диванчиком, на который мы иногда укладывали редких гостей.
А я заметил, что дрожу от утреннего холода и не могу унять эту дрожь.
Хрипло кашлянул пару раз, прочищая горло.
Блондин, то есть заместитель комиссара Корсак, неторопливо направился к кушетке, обходя разбросанную но полу одежду. Остановился спиной ко мне, разглядывая продолговатый бугорок под скомканным пледом. Потом медленно нагнулся и рывком сдернул этот старый, верой и правдой служивший нам плед.
И мы, все трое, увидели лежащую навзничь молодую женщину. Приоткрыв рот, она смотрела в потолок. Сползшие к подмышкам белые груди – идеально округлые, точно очерченные циркулем; темный кудрявый треугольник внизу живота.
– Подойдите.
Я с опаской приблизился. С огромным усилием проглотил слюну, густую, как столярный клей.
– Вы ее знаете, верно?
– Нет, скорее, нет.
Я видел следы легкого загара на обнаженном теле, отчего оно казалось восковым.
– Ну, так кто же это?
– Не знаю. Кажется… возможно, мы вчера познакомились.
Она лежала перед нами, лишенная сексуальности, вызывающая новое для меня чувство удушливого, панического страха.
– Мне нехорошо. Можно на минуточку выйти на балкон?
Корсак задумался, помычал и нехотя проговорил:
– Идите, только дверь попрошу не закрывать.
Нетвердым шагом я вышел на воздух. Боже, что произошло. Почему именно со мной должно было такое случиться. Этого же не может быть. Я невольно покосился через плечо. Полицейский прикрывал незнакомую девушку пледом, а Корсак, от которого меня отделял лишь порог балкона, внимательно за мной наблюдал.
Я увидел перед собой туннель тихой улицы, полуголые неподвижные деревья и в самом конце – массивную громадину Дворца культуры. Но Дворец странным образом приблизился. Он стоял на расстоянии вытянутой руки, хоть пощупай, пугающе отчетливый, будто вырезанный из толстого коричневого картона, с черными прямоугольниками окон, в которых не было не только света, но и стекол. Мертвая театральная, точнее, оперная декорация, до такой степени реальная, не затуманенная привычной дымкой, вечным смогом, отдаленностью, что я подумал: из города выкачали воздух. Я стоял и смотрел, не в силах оторвать глаз от этого архитектурного монстра и перевести взгляд на что-нибудь другое.
