И после этого Малыш Том Радж перестал жить.
В машине они разобрали оружие, протерли каждую деталь чистой ветошью. Проезжая мимо полей и ручьев, они молча выбрасывали детали пистолетов. Заговорили, лишь отъехав на довольно значительное расстояние от бара.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Луис.
— Никак, — ответил Эйнджел, — только спина болит.
— Как насчет Бенсона?
— С ним мы ошиблись, но я все же прикончил его.
— Они это заслужили.
— Не пойми меня неправильно, — Эйнджел выглядел совершенно спокойным. — У меня нет проблем с тем, что мы сейчас сделали. Но, прикончив его, я не чувствую себя лучше, если ты меня об этом спрашиваешь. Я не его хотел убить. Когда я нажимал на курок, я видел перед собой не Клайда Бенсона, а преподобного. Я видел Фолкнера.
На какое-то время повисла тишина. Они ехали по темным полям, вдали мелькали в тумане очертания домов.
Эйнджел прервал молчание:
— Берду надо было покончить с ним, когда представился случай.
— Возможно.
— Не может быть никаких «возможно». Его надо было просто поджарить.
— Берди не такой, как мы. Он слишком много думает, слишком много чувствует.
Эйнджел глубоко вздохнул.
— Чувствовать и думать — разные вещи. Старый ублюдок никуда не исчезнет. Пока он жив, он остается угрозой для всех нас.
Луис молча кивнул в знак согласия.
— И он изуродовал меня, а я поклялся, что больше никто меня пальцем не тронет. Никто!
Спустя какое-то время его компаньон мягко произнес:
— Нам придется выжидать.
— Чего?
— Подходящей возможности, подходящего времени.
— А если оно не наступит?
— Наступит.
— Вот не надо мне только лапшу на уши вешать, — произнес Эйнджел, прежде чем повторить вопрос:
— А что если не наступит?
Луис протянул руку и мягко коснулся его лица:
— Тогда мы сами создадим такую ситуацию.
Вскоре они пересекли границу штата и направились в Южную Каролину, и их никто не остановил. Где-то далеко остались Верджил Госсард в полубессознательном состоянии и тела Малыша Тома Раджа, Клайда Бенсона и Уилларда Хоага. Эта троица издевалась над Эрролом Ричем, выдернула его из собственного дома, это они повесили его на дереве.
И на Адас-Филд, где горел живой факел, листья дуба стали коричневыми, живица с шипением сочилась из ствола, ветви, как кости горящей руки, распростерлись на бархате ночного неба, усеянном звездами.
