- Противно воняет? - спросил Андреас. - Я уже не чувствую, принюхался.
- Хорошо! - ответил Вилфред, глубоко втянув носом воздух.
- Оскар у нас совсем ополоумел. Продает теперь чучела в музей... Из-за круглых в стальной оправе очков Андреас посмотрел на Вилфреда со смесью гордости, смущения и энтузиазма. Из всех своих одноклассников Вилфред больше всех дружил с Андреасом. Это был преданный, немного слишком робкий оруженосец. Он весь искрился добротой.
Мальчики быстро справились с заданием по географии. Теперь они сидели друг против друга за ветхим столом. На несколько секунд воцарилось молчание, как бывает, когда один пытается понять, что у другого на уме.
Вилфреду стало стыдно. Но он не собирался отказываться от своего намерения.
- А что твоя мать... она еще в больнице?
- Вчера вернулась, но она лежит.
- Надо бы поздороваться с твоим отцом...
Мальчики помолчали, в смущении глядя друг на друга. Вилфред знал, что думает Андреас: "Почему он вечно хочет "поздороваться" с моим отцом?"
- Поздороваться или, вернее, попрощаться...
- Он сейчас спит в столовой после обеда.
- А мы только заглянем, мы на цыпочках.
И опять неизменная церемония: двое мальчишек на цыпочках крадутся по маленькой буфетной, где стоит покрытый клеенкой стол и высокий светло-голубой буфет со стеклянными створками, из-за которых выглядывают несимметрично расставленные остатки сервиза, сохранившегося от старых времен... Потом тихо открывается дверь в столовую.
- Спит...
И снова - в который раз! - та же картина: в старой качалке в углу под пальмой сидит мужчина, вяло свесив левую руку над упавшей на пол газетой. Склоненная голова уперлась подбородком в грязноватую крахмальную рубашку, а усы, которым полагается быть лихо подкрученными кверху, свисают чуть ли не до подбородка, ушедшего в воротник. Над спящим до половины скрытая пожелтевшими на концах пальмовыми листьями фотография в рамке - наверное, его отец.
- Пошли...
Шепот за спиной спящего. Надо идти, нельзя его будить. Но Вилфред не слушает, он должен постоять еще несколько минут, впитать в себя эту картину. На стареньком трехногом столике, покрытом белой скатертью, белая чайная чашка со стершейся позолотой, на тарелке окурок сигареты, аккуратно потушенной, прежде чем куривший заснул; на столе не прибрано ("Пусть, вечером все равно ужинать"), а над ним висячая медная лампа, в настоящую минуту она не горит, но неотделимое от нее уныние пропитало и гнутые канделябры, и таинственный изгиб медного резервуара.
