“Столб пыли в солнечном луче. Зачем мне все эти синие нимфы с чертями? Пропадите вы пропадом, сволочи! Вон у меня какие девки в доме! Все пройдет, все забудется, сгинет. Никогда больше не гоняйся за этими потусторонними. Видишь, какие они…”— его мысль оборвалась вместе с первым сном.
Данайцы и другие жители Земли
Эдгар Рахимович большим платком отер пот со лба. Несмотря на свое “южное” происхождение и жизнь в знойной Фергане до семнадцати лет, жару он переносил плохо, предпочитал легкий морозец, хорошую холодную водку и катание на лыжах с пологих подмосковных склонов. Привык, что тут поделаешь? Еще он привык к власти, пусть к маленькой, крохотной, второсортно — проректорской, не выходящей за рамки его неуютного, заваленного унитазами, раковинами, кафелем и линолеумом кабинета, но к власти: к тому, что с тобой здороваются первыми, тянут руки, кивают, улыбаются, любезничают и льстят, подчеркивая свое зависимое положение. А большего восточному человеку и желать грешно. Кем бы он был в своей благодатной ферганской долине, не уедь он тогда в свои семнадцать лимитчиком на ЗИЛ? Знатным хлопкоробом, плантатором, проректором Ферганского пединститута? Как бы ни так! Все их многочисленное семейство испокон веку ходило в батраках и кланялось баям в ножки. А значит судьба ему была уготована одна — от рассвета до заката гнуть спину на чужих полях и влачить нищенское существование, потому что не повезло ему с семьей. Не повезет с машиной — ее поменять можно, с женой — разведись да и все дела, но если тебе не повезло с семьей: с братьями, сестрами, с бабушками, дедушками и прочими предками, которые родились рабами — тут уж ничего не поделаешь — сколько не тасуй колоду, всегда выпадет шестерка. Остается только уехать куда подальше, забыв на время о сыновьем долге, отрезать корни и начать с чистого листа. Он так и начал. Вкалывал на заводе, потом поступил на заочное отделение. В России законы клановости нарушались: здесь все они — ферганские, ташкентские, бухарские — были земляками, бурно радовались случайным встречам и норовили друг другу помочь. Шестерка легко превращалась в туза. Было бы везение. Эдгару повезло: земляк замолвил за него словечко перед начальством технического университета, и скоро он стал заведовать сантехниками. Сначала сантехниками, потом электриками, затем гаражом. А через пять лет сделался заместителем проректора по хозяйственной части. Проректор видел в нем своего преемника — ему было под семьдесят, и он дохаживал последний срок. Главное — было вовремя подсуетиться. Эдгар по своей восточной наивности через голову начальства дал взятку. Может быть, и так получилось бы, и не надо было ничего давать. Однако страховка сыграла свою роль — кандидатура Эдгара прошла без сучка, без задоринки. Уже став большим начальником, Эдгар вспомнил о долгах, стал помогать родне: перетащил мать с отцом, младшего брата, двух сестер. Всех устроил на работу по хозяйственной части, помог с жильем. В семье им гордились и почитали наравне с Пророком. Эдгар и сам собой гордился. Ну, где его сверстники, что в детстве плескались с ним в арыках, с кем таскал он персики из колхозного сада? Все еще сидят в своих саманных лачугах, облепленные грязными, орущими детьми, едят пустой плов с горохом, завидуют ему черной завистью и ждут — не дождутся конца своим мучениям.
