Я сидел, курил, пока не услышал шелест листьев. Это, растянув рот в своей бесподобной улыбке, искал меня по запаху Карат. Он вынырнул из зарослей, подбежал ко мне и сел рядом. Я погладил его по голове.
«Тебе здесь нравится?»
«Конечно. Я много лет провел в квартире. Знаешь, как там трудно дышать?»
«Знаю. Я сам не люблю квартиры. Просто мы люди и не умеем жить иначе.»
«Знаю. Вы смешные.»
«Ты все время смеешься. Тебе весело?»
«Редко. Но когда смеешься – легче жить. Ты не уйдешь от меня, как старая хозяйка?»
«Она не виновата. Она просто очень долго жила. Устала.»
«Я помню. Но ты же молодой?»
Я засмеялся.
«Как сказать. У нас с тобой по разному течет время.»
«Я слышу твое сердце. У меня оно гораздо быстрее.»
«Я и говорю – по разному. Я постараюсь не уйти. Но если уйду – не злись на меня. Моей вины в этом не будет.»
«Ладно, не буду. Только ты все равно не уходи… Ты все время думаешь о Грустной Лисе. Почему?»
«А ты о своих суках не думаешь?»
«Иногда думаю. Но не так сильно. Зачем так сильно?»
«Не знаю. Давай, помолчим?»
«Давай.»
Мы сидели под звездным небом и молчали… Как давно это было, как дивно это было и как это ни хуя потом не повторилось!
…Тишину разорвал дикий баянный аккорд, за которым последовал залихватский перебор сумасшедшей частоты. И совершенно, восхитительно пьяный голос Митрича изобразил бесконечную степь да степь кругом в неизвестном мне варианте от корки до корки. Митрич пел вдохновенно, совершенно не вдумываясь в смысл слов, а только бесконечно очаровываясь звучащей внутри него музыкой. Впрочем, голосом его бог не обделил и кое-где, местами, его песня даже была гениальна. Карат вопросительно поднял голову и посмотрел на меня. Я пожал плечами.
Закончив степь, Митрич переметнулся в Кейптаун, где с пробоиной в борту «Жанетта» поправляла такелаж. Потом в ход пошла Мурка. Потом, ясно дело, зашумел камыш. Потом я поднялся и пошел на звук – надо было догнаться. Карат с Греем в фантастическом лунном свете побегали по территории и вскоре умчались давить котов на дальние склады.
В сторожке, гордо именуемой «КПП» было шумно, пьяно и весело. Как говаривал Митрич – все свои. Митрич никогда не пел внутри – всегда выходил на улицу. Но из-за Грея остальная компания должна была слушать его, не высовывая носа. Грей не то чтобы не любил пьяных, он, как бы это сказать, понимал свою роль. Он давно понял, что охранять – это его работа. А каждый лишний человек ночью, будь он хоть триста раз друг Митрича, представлял собой явно выраженный непорядок и его следовало подровнять. Что Грей и делал при каждом удобном случае. Поэтому отливать, например, вся компания выходила строем и во главе с Митричем. И не дай бог – шаг вправо, шаг влево. Грей не бросался на них только из-за уважения к своему начальнику. Но рычал бесподобно. Да и Карат, несмотря на свою вечную улыбку, рядом с Греем терял изрядную часть своей природной доброты. А две овчарки, пусть даже одна из них и колли – серьезный противник.
