Стоувер стоял на дощатом тротуаре возле таверны и белил обшитую досками стену здания, стирая щеткой брызги известкового раствора с камней фундамента. Эскаргот с минуту наблюдал за ним с противоположной стороны улицы. При виде хмурой физиономии Стоувера он почувствовал странное удовлетворение. Сия недовольная гримаса наводила на мысль, что больше всего на свете хозяин таверны не любит белить стены. Разумеется, он мог нанять сколько угодно деревенских мальчишек или девчонок, которые сделали бы побелку. Но при одной мысли о необходимости платить Стоувер багровел: все, что угодно, только не это, лучше уж белить стены самому. Эскаргот неторопливо подошел к нему, продолжая насвистывать.
– Занимаетесь побелкой, да? – весело спросил он.
Старик смерил его взглядом:
– Если у меня останется что-нибудь после того, как я закончу, я побелю и вас тоже. Но не стоит особо рассчитывать на успех, сэр, ибо для того чтобы скрыть всю грязь, покрывающую бродяжек вроде вас, потребуется, самое малое, ведро известкового раствора.
Эскаргот не был готов к оскорбительным выпадам в свой адрес. В воображаемых разговорах, которые он вел с хозяином таверны сегодня утром, именно он оскорблял Стоувера, а последний заламывал руки и вежливо извинялся. Он заставил себя улыбнуться еще шире:
– Лета все еще снимает комнату наверху?
Стоувер уставился на него и потряс головой – не в форме ответа, а с таким видом, словно Эскаргот задал такой глупый вопрос, на который и отвечать не стоило.
– На самом деле я не удивлен, – сказал Эскаргот. – Полагаю, она сыта по горло таверной Стоувера. Но мне лично здесь нравится. Я думаю, что человек вроде меня может расширить свой кругозор, изучая человека вроде вас, который, говорят, является столпом местного общества.
– Убирайтесь, – сказал Стоувер.
– Я говорю совершенно серьезно. Если Лета съехала, я сниму освободившуюся комнату.
– Я не сдаю комнаты, во всяком случае, в таверне. Однако я действительно имею возможность выхлопотать вам комнату – в Монмотской тюрьме, и совсем по дешевке. А вместе с ней вы получите чистый костюм. Оставление жены и ребенка, сэр, обходится в год тюремного заключения. Нарушение общественных приличий, разумеется, обходится в месяц или два. А если вы настроены применить физическое насилие – а я нисколько не сомневаюсь, что вы настроены, – мы сможем договориться на всех пяти годах и ударить по рукам. Так что я вам советую собрать свои манатки и убраться из города.
