Вечером парились в бане, а после того устроили отвальный пир. Все домашние Олексы собрались тоже – охота было послушать певца. Зашла и мать Ульяния, немного понимала по-корельски – муж и сын торговлю вели.
Домаша подсела к Олексе. Янька и Онфим шмыгнули в горницу, залезли на печь, притаились.
Старик рунопевец долго молча перебирал струны кантеле, наконец, раскачиваясь, запел.
– Про что он?
– Про храбра своего, как в полуночную землю ездил. У них там по полугоду ночь, одни колдуны живут! – объяснил Олекса, вполголоса переводя непонятные корельские слова. Домаша слушала певца, как обычно, полураскрыв рот. Старик пел все громче и громче. Лица корел разгорячились, глаза сверкали. Там и тут раздавались гортанные возгласы, иные взмахивали руками, словно рубя мечом. Вздрогнула Домаша, вспомнила, как три года назад, так же вот, приезжали корелы и раскоторовались на пиру, и один, смуглый, сухощавый, с жесткими глазами, озираясь исподлобья, вскочил на напряженных ногах, рвал нож с кушака, его держали за руки, уговаривали, и все ж на миг показалось – вырвется, кинется с визгом, сузив недобрые горячие лесные глаза, и пойдет резня.
– Злые они! – говорила Домаша потом, ночью, в постели, прижимаясь к Олексе.
– Чего злые! Обидели приятели его… – лениво отвечал Олекса, уходившийся за день. – И у нас чего не случается. Бывало, в бронях сойдутся на Великий мост, в оружии, да. Спи!
Уснул, как в яму свалился, а она еще долго вздрагивала, вспоминая черные, бешеные глаза сухощавого.
Отправив корел, отдыхали целый день. Жонки мыли горницу, сени, добела отдирали дресвой захоженное крыльцо.
Олекса с Радьком сидели, считали выручку.
– Теперь с сенами управить…
– Да, с сенами. Петров день подходит!
Достали шахматы, неспешно передвигали шашки [27], подлавливая один другого. Шахматы у Олексы были завидные, щегольские, боярским под стать.
Не чета тем, деревянным, что у всякого подмастерья в коробьи. Тавлея, доска шахматная, расписана в клетку золотом и серебром, шашки тонко точенные, слоновой кости, с ладными, ступенчатыми ободками, маковки то черненые, то золоченые, чтобы видать в игре, какие чьи. Коней и ладьи Олекса резал сам. Крохотные кони, как живые: под седлами, гривы в насечку, шеи дугой, а вершковые ладьи того лучше: выгнутые, на граненых ножках, с четырьмя воинами на носу, корме и по краям. Давно как-то видел такие же в Полоцке, загорелось и самому сделать.
Первые ходы пешцами ступили одновременно. Олекса разом вывел слонов и коней, устремился вперед. Радько жмурился, как кот, крутил головой:
