– Ратибор только напомнить велел, а я к тебе от себя самого. Ты, Олекса, не гневай на меня, – начал Максим, бегая глазами, когда вошли в сени и уселись на перекидную скамью прям волоковых окон, сейчас настежь раздвинутых ради весеннего теплого дня. – Я серебро у тебя взял, нынче всем серебро нать, я знаю. А только хочу дело предложить. Такое дело, я бы сам один попользовалсе, да перед тобой в долгу. Ворочается дружина, Путятина чадь, из Югры, меха везут. Слышно, в распуту подмокли, отдадут нипочем…
– Мало тебе было горя в немцах с подмоченным товаром, опять хочешь!
Ратибор еще не в тысяцких, гляди!
– Нет, погодь, дело верное. Я отправлю без пробы, помогут – человек есть на Варяжском дворе, на кораблях. А под Раковором нападут разбоеве, товар тот пограбят…
– Как знашь?!
Максим кинул глазами врозь, повел носом:
– Человек есть верный.
– Тать, а верный?
– Тарашка.
– Ну, Максим! – только и вымолвил Олекса.
– Да нет, ты выслушай, дело-то верное! Цену возьмем с купцов немецких по «правде», по грамотам договорным, прибыток пополам, а?
– Нет, Максим Гюрятич, друг ты мне, а от того уволь! Я в татьбе не участник. Бог даст, с немцами и без того переведаемсе…
И, видя настороженный лик Максима, с которого исчезла обычная плутовская усмешка, добавил:
– Про то, что ты мне молвил, я не знаю и не слыхал того, и в роте о том стану и побожусь, коли надо, что ничего не знал!
Твердо глянул в пронзительные глаза Максима.
– Ну, спасибо, Олекса, – заторопился тот, суетясь.
– Запутался ты, Гюрятич?
– Маленько есть того, Олекса. Но я не пропаду, не боись, и серебро верну по грамоте, в срок.
– Верю, Максим, а и задержишь – я на тебя скоро объявлять не буду, сам знашь!
– Ну вот! – Максим склонил голову, покраснел даже. – Ну вот…
– Ты про братчину цегой-то хотел ле? – напомнил Олекса другу.
Максим рассмеялся мелко, встряхнулся, пришел в себя, все еще бегая глазами, начал сказывать. Дела были пустяковые, из-за них одних и ходить не стоило.
– Про все то Алюевець с Карпом урядят! – решительно перебил Олекса. Ты лучше вот что, раз уж пришел. У Фомы Захарьича будешь?
– Пойду.
– Я сам ладил сходить, дак ты передай: я, чего он прошал, исполнил.
Захарьич баял, певца нам нать доброго. Спеть-то кто не споет, а так спеть, как покойный Домажир, царство ему небесное, поискать надоть! Вышена не пригласишь, век на княжом дворе, а Терпило уж из силов вышел, не поет нынь… Люди ему говорили, Захарьичу, в Неревском конци Чупро, медника Офоноса сын, на Даньславлей улици живет, добрый певец. Я у Дмитра прошал.
