– Я хотел бы облегчить твою боль, – произнес я. Пустые, бессмысленные слова. – Но я не могу вернуть тебе то, что было отнято у тебя. Я могу только поделиться с тобой своим опытом, чтобы ты смог жить дальше.
Рядом с ним лежал нетронутый ломоть хлеба и стояла жестянка с водой. Скорее всего, он не ел и не пил уже несколько дней.
Я сел на солому напротив него.
– Ты должен попить. Не жди воды, которая будет чище этой. Ты не получишь ее.
– Гэнед да, – прошептал он, в его словах звучал гнев и отвращение.
– Я знаю, что я нечистый. Я такой с первых дней завоевания. Точно так же, как и ты.
Он отрицательно помотал головой.
– Это не твоя вина. Никогда не думай так. Я знаю, что наши люди говорят о тех из нас, кого захватили. Но нет ничего… ничего… что ты мог бы сделать, чтобы спасти себя.
– Д… должен был сделать.
– Ты сейчас не веришь мне, но ты поймешь, если дашь себе время.
Я хотел бы выплеснуть на него все, заставить его понять, но сейчас это было невозможно. Все, что я мог сделать для него сейчас, это помочь ему пережить момент.
Я закрыл глаза и прижал к груди сжатые в кулаки руки.
– Лис на Сейонн, – я вручал ему высший эззарианский дар – свою дружбу и участие. – Прошу тебя, выслушай, что я скажу. У тебя есть только один выбор: жить или умереть. Пути назад нет, возможности обойти судьбу тоже нет. Я хотел бы, чтобы было иначе. Остается только жить или умереть. Все сводится только к этому. Чему учит нас Вердон в таком случае?
Я ждал его ответа. Он быстро ответит. Желание жить у шестнадцатилетнего велико… даже если жизнь обещает одни только страдания.
– Жить, – он закрыл глаза, и слезы потекли по его обезображенному синяками лицу.
Я обрадовался. Он все еще верил в богов, в их внимание к нему. Возможно, к тому моменту, как он поймет правду, жизнь, даже жизнь в оковах, станет для него привычкой, с которой он не в силах будет расстаться. Я подождал немного, затем сунул ему в руку жестянку.
– Только один глоток, – я забрал у него чашку прежде, чем он осушил ее залпом. – У тебя есть какие-нибудь повреждения, кроме синяков? – Клеймо на его плече вызывало опасения.
Он помотал головой.
– Они сказали, что я буду сидеть тут, пока не умру. Зачем они послали тебя? – В его словах сквозило подозрение.
Он уже начинал учиться тому, что необходимо. Я рассмеялся.
– Дурган позволил мне пойти, потому что ты представляешь ценность, пока ты жив, а не тогда, когда ты умер. Хозяева не любят, когда ценный раб превращается в бесполезного. Если ты будешь отказываться от еды и питья, они заставят тебя силой. Если ты убежишь, они высекут тебя и поставят клеймо на лице, не такое, как у меня, а гораздо больше, и еще отрежут одну ногу. Изуродованный раб тоже может работать. Они не станут убивать тебя, что бы ты ни делал. Они убьют тебя только если совсем покалечат, но до этого дело дойдет не скоро. Дургану все это, в отличие от большинства надсмотрщиков, не нравится, – я напугал мальчика сверх меры, но это было необходимо. – Дурган немного разбирается в эззарийцах, но не следует слишком полагаться на это.
