- Ну, молодец, Шапкин, - сказал Илья с суховатой одобрительностью. Так веди к своему орудию, Васильев. Что остановились?
Был уже знойный полдень, и обдувал лица жаркий воздух, напитанный млеющей хвоей, разогретой смолой, речным запахом песка, и странно было - на той стороне неугомонно трещали в траве кузнечики, и весь сад, облитый украинским солнцем, объятый полуденной ленью, слепя пыльной листвой тополей у плетня, тоже был переполнен их горячим звоном.
- Кого еще сатана прет? - вполголоса окликнули из окопа на бугре вблизи опушки леса, и нехотя высунулась и исчезла голова из-за бруствера. - Ежели свои, так мотай мимо. Делать у нас нечего. Ежели чужие - по табакерке пальну. Без документу останешься. Ясно, нет?
- Ты, Лазарев? А это я, кореш! С офицерами иду! - крикнул с озорством Шапкин, выскакивая вперед, и заговорил, похохатывая: - Чего ты, Лазарев, палить собрался по своим? Шнапсу опились, никак?
- Ладно болтать-то, ежовая задница. Прыгай в ход сообщения, ежели сюда офицеров ведешь!
Здесь, на бугре, был недавно вырыт мелкий ход сообщения, начинавшийся из леса, и по этому ходу они вошли в прохладный песчаный орудийный окоп, где двое артиллеристов лежали на животах меж станин, возле котелка, набитого доверху свежими медовыми сотами, и, видимо, поздно завтракали или рано обедали. На расстеленной плащ-палатке грудой навалены лоснящиеся на солнце красные помидоры, молоденькие пупырчатые огурцы, лиловые головки мака, рядом стоял плоский котелок с водой.
- Где остальные? - спросил Владимир, удивленный безлюдьем на орудийной площадке.
Командир отделения разведки старшина Лазарев, крупный, щекастый мужчина, обросший светлой щетиной, с крутым вырезом злых ноздрей, окинул взглядом из-за плеча подошедших, однако не подумал встать (как положено по уставу приветствовать офицеров), а лежа пробасил по-медвежьи утробно:
- Спят после кавардака вчерашнего. Очухиваются, русский, немец и поляк танцевали краковяк... Проходи, офицеры, садись с нами пожрать.
- Небось медок в сотах никто из вас в жизни на язык не пробовал? угодливо спросил замковый Калинкин, узкий в кости, жилистый, тоже обросший, с голой худой шеей, всегда вытянутой из пропотелого воротника гимнастерки. Берите соты, огурцами закусывайте. Угощайтесь, товарищи лейтенанты, пока мы богаты. А то одни воспоминания останутся.
И он вытянул из котелка золотисто-желтую пластинку, истекающую медом, откусил половину, принялся с причмокиваньем жевать, сосать ее; янтарные капли отрывались от сотов, скатывались по его грязной волосатой кисти в засаленный рукав, а он почему-то не замечал эту вяжущую липкость, эту клейкую щекотку на запястье.
