- Ильюша, почему ты так уверенно говоришь?!
- Я дело говорю, мать. Давай спички.
Огонек лизнул в голландке край смятой газеты, перебросился выше, к бумажному вороху, вспыхнул ярче, шире, охватил его быстрым пламенем, загудевшим внутри, и тотчас Илья безжалостно начал разрывать журналы, запихивать в печь скомканные страницы, поддерживая и увеличивая огонь, и по тому, как рвал он заляпанные чернилами обложки "Всемирного следопыта" и "Вокруг света", которыми с упоением зачитывались они в школе, по тому, как дерзко улыбались, отражая пламя, его глаза, чувствовалось в его действии какое-то мстительное удовлетворение, точно он сжигал бесполезные теперь мосты в школьное прошлое, переставшее быть интересным ему. Неужели от них уходили надолго, а может быть, навсегда раннее солнечное утро, шевелящиеся от легкого ветра занавески, пронизанные янтарным светом, звон будильника на краю стола, где под дуновением майского воздуха в открытое окно всю ночь нежно шуршали, перелистывались страницы?..
- Раиса Михайловна, - сказал Владимир, - дайте мне ключ от сарая. Я сейчас приду.
- Ты куда? - вскинул прищуренные глаза Илья и захлопнул дверцу пылавшей бумагой голландки, догадываясь о намерении Владимира. - А, ясно. Пошли.
В сарае белела щепа на земляном полу, огонек спички осветил дощатые стены, валявшийся в углу бесполезный колун, и Илья покрутил его, повертел, как палицу, отбросил к порогу с глухим стуком.
- Хотел бы я знать, не по указанию ли управдома Козина уперли у нас дрова? А, Володька?
- Козин, конечно, жулик, но топить надо, - сказал Владимир, подхватил колун и вышел из сарая. - Что-нибудь сообразить следует.
Предрассветный октябрьский час стоял во дворе, черные верхушки лип в пропасти неба гнулись, качались между звезд, и обдувало холодом близкого снега (так пахло всегда полной осенней ночью), и весь заросший дворик утопал в сгущенном шуме деревьев и, весь пустынный, тревожно вздрагивал под порывами ветра, который издали, со стороны Зацепы, доносил волнами гул, разорванные автомобильные сигналы, - и несло из тьмы улиц не печным дымом.
- В Москве что-то хреновое происходит, Володька, - сказал Илья, глядя в небо над двориком. - Непонятно. Неужели удирать будем? Но из Москвы - не может быть. Так что же, зайдем завтра к Маше? А? - спросил Илья и, серьезно начав курить под Можайском, слепил цигарку из собранной по карманам табачной пыли, в студеном воздухе потек горьковато-кислый запах махорки.
