– А разве может быть по-другому?
– По-другому, – повторил отец. – Да, когда молод и беззаботен, как ты, по-другому и быть не может. – Он откинулся в кресле. – Эх, мне бы твои годы! Никаких проблем, даже думать не о чем, только о том, как развлечь себя.
– Точно.
Он снова выпил.
– И все же бывают дни, Хелен, когда не мешает посоветоваться со своим старым отцом, правда?
– Ну, наверное.
– А потому знай – ты всегда можешь придти ко мне. Всегда. На самом деле я не так стар, как тебе кажется.
– Да, я знаю.
– И не забивай голову вчерашней ссорой. В любом браке бывают моменты, о которых потом жалеешь. Ты ведь уже взрослая, чтобы это понять? Нам с мамой хорошо вместе. Остальное ничего не значит. Ни-че-го.
– Боюсь, Верти завтра уедет, – бросила я вскользь.
– Да? Почему? Ей здесь не нравится?
– Нравится, но ей что-то нужно сделать в городе, да и каникулы почти кончились.
– Да, мы тоже вернемся, нам придется вернуться.
– Налить еще содовой? – в отчаянии спросила я, заметив, что он говорит с большим трудом и запинаясь.
– Спасибо, малыш, не надо. Пора спать. Ты не знаешь, где мама держит снотворное?
– На туалетном столике. Только не пей его сегодня.
– Нет, выпью, тогда я проснусь позже… Отец ушел в спальню, и я услышала, как он сбросил туфли. Я вымыла стакан, из которого он пил, поставила его на место, а потом принялась ходить туда-сюда по комнате. Спать не хотелось – было очень душно, и вскоре по стеклам застучали первые капли дождя.
Занятия в школе начинались в середине августа, и мы вернулись в город за пару дней до этого. Лето осталось позади, но все еще было очень тепло. Все время жарило солнце, листья в саду пожелтели, а прудик почти высох.
После нескольких недель, проведенных на море, моя спальня казалась меньше, но все остальное было таким же, как раньше. Я долго рассматривала себя в большом зеркале. Ничего не изменилось, даже в уголках рта или глаз не появилось никаких морщинок. Это было молоденькое загорелое личико с довольно-таки красным обгорелым носом. Тело тоже ничего не показывало. Ничего. Я легла на кровать и уставилась в потолок. Сколько уже дней кряду я чувствовала себя умирающей? Неделю, не больше. Неужели это навсегда? Мне надо было выплакаться. Я лежала и ждала, прислушиваясь, как в отдалении стучит мячом Джон. И наконец через час в груди что-то екнуло, а потом вдруг я зарыдала. Рыдать, упиваясь своим унижением, было довольно приятно. Жалеешь себя, распаляешься, снова жалеешь, пока не успокоишься, обновленная, как после долгого крепкого сна.
