Только раздразнит охоту.
Если ж во гневе – не к часу сказать! –
Пустит, наладив стрелу-анхуа он –
Насквозь пройдя через гору, к тому ж
Десять иль двадцать пронзит человек.
Если ж повздорит он с другом каким –
Будь между ними хоть целая степь –
Кеибур-стрелу, ветряницу, наладив,
Все ж на стрелу он нанижет его.
Сильно натянет – на девять сотен алданов сшибет,
Слабо натянет – на пять он сотен достанет.
Чжочи-Хасар прозывается он.
То не обычных людей порожденье:
Сущий он демон – мангус Гурельгу".
["Мать Оэлун откормила одного своего сына человеческим мясом. Ростом он в три алдана, маховых сажени. Съедает трехлетнюю корову. Одет в тройной панцырь. Трех быков понукают везти его. Глотнет целого человека вместе с колчаном – в глотке не застрянет; съест целого мужика – не утолит сердца. Осердится, пустит стрелу свою, стрелу анхуа, через гору – десяток-другой людей на стрелу нанижет. Поссорится с приятелем, живущим по ту сторону степи, пустит стрелу свою кеибур-ветряницу, так и нанижет того на стрелу. Сильно потянет тетиву – на 900 алданов стрельнет. Слегка натянет тетиву – на 500 алданов стрельнет. Не человеком он порожден, а демоном Гуредыу-мангусом. По прозванью – Хасар. То, должно быть, он!"]
– "Раз так, – говорит Таян-хан, – давай-ка поспешим мы еще выше в гору!" Поднялся выше и спрашивает у Чжамухи: «А кто же это идет позади всех?» На это говорит ему Чжамуха:
"Будет, наверное, то Отчигин:
У Оэлуны он наименьший сын.
Смелым бойцом у Монголов слывет,
Рано ложится да поздно встает.
Из-за ненастия не подкачает,
А на стоянку – глядишь – опоздает!"
["А это – Отчигин, малыш матушки Оэлун. Слывет он смельчаком. Из-за непогоды не опоздает, из-за стоянки отстанет!"]
– "Ну, так давайте, мы взойдем на самый верх горы!" сказал Таян-хан.
§196. Наговорив таких слов Таян-хану, Чжамуха отделился от Найманов и, отойдя на особую стоянку, послал передать Чингис-хану следующее известие:
"Почти уморил я Таяна словами:
Все выше со страху он лез,
Покуда, до смерти напуган устами,
Он на гору все же не влез.
Дерзай же, анда мой!
Ведь тут
Все в горы спасаться бегут.
["От слов моих падал в обморок, а потом спешил лезть повыше на гору. Разговорами до смерти напуган, на гору лезет. Дерзай анда! Они на гору лезут..."]
Никакой стыд не вынудит их больше к сопротивлению, почему я ныне и отделился от Найманов!" Тогда Чингис-хан, в виду позднего вечера, ограничился оцеплением горы Наху-гун. Между тем Найманы тою же ночью вздумали бежать, но, срываясь и соскальзывая с Наху-гунских высот, они стали давить и колоть друг друга на смерть: летели волосы и трещали, ломаясь, кости, словно сухие сучья. Наутро захватили совершенно изнемогавшего Таян-хана, а Кучулук-хан, который стоял отдельно, с небольшим числом людей успел бежать. Настигаемый нашей погоней, он построился куренем у Тамира, но не смог там удержаться и бросился бежать дальше. На Алтайском полугорье наши забрали весь Найманский народ, который находился в состоянии полного расстройства. Тут же сдались нам и все бывшие с Чжамухой: Чжадаранцы, Хатагинцы, Салчжиуты, Дорбены, Тайчиудцы и Унгираты. Когда же к Чингис-хану доставили Таян-ханову мать Гурбесу, он сказал ей: «Не ты ли это говоришь, что от Монголов дурно пахнет? Чего же теперь-то явилась?» Гурбесу Чингис-хан взял себе.
