– Пароменска звонаря Истомы, – невольно ответил Иванка.
– Чуден дар у отца твоего – звоном тешить сердца людские… А сын конокрадом вырос… Срамно! – сказал старец. – Пошто же, свет, за экое дело взялся? Конь-то царским тавром клеймен – куды дел бы? Дурак ты, голубчик, мякинный дурак, да и ну!.. Ты б, свет, прежде размыслил… Афоне скажи спасибо за ласку: как увидал, что ты замертво пал, – он и в слезы. Прискакал я, гляжу – ты лежишь, а он плачет, как словно над братом. «Ты что?» – «Татя насмерть зашиб, возьми бог мою силу дурацку!..» Я мол: «Бога моли – и очнется». Он господу и обещал: коль очнешься, то без сыску тебя спустить да педелю подряд бить двести поклонов… Ну и милостив бог – знать, поклоны Афонькины любит: тебе, дураку, живот воротил. Развязать, что ль?
Иванка вздохнул.
– Иди, Афонька, распутывай крестника сам. Я узлы твои не люблю – дюже туги.
– Пущай потерпит, – отозвался великан. – Я за него, окаянного, сколько поклонов выбью. Пущай полежит да помучится тоже – не сдохнет!
– Афоня приговорил. Знать, лежи да не охай! Рассветет – я тебя к отцу сведу, – весело заключил Пахомий. – А ты, Афоня, на дудке покуда, что ли, сыграй.
Не говоря ни слова, послушник уселся перед костром и опять затянул грустным посвистом камышовую девичью или, может быть, птичью песню.
– Как звать-то? – вполголоса спросил старец Иванку, стараясь не помешать нежному пенью свирели.
– Иваном.
– Глуп ты, свет Иван! Я чаю, ты мыслил с того коня богатым вчиниться?
– Мыслил, – признался Иванка.
– Воровство, свет, не к прибыли, а вору к погибели. Воровать вольно, да бьют больно. Чего с тобой ныне деять? На съезжу свел бы я, да, вишь, Афоня у бога тебя отмолил… Сведу тебя к батьке твоему – пусть клюшку купит да крепче лупит…
Старец помолчал.
– Доброму обучался ль чему? – внезапно строже и суше спросил у Иванки монах.
– У Прохора у Козы в гончарне.
Старец взглянул с усмешкой:
– Ты, что ль, грамотей-то? Наместо трав всякие неладны слова писал?
– Я.
– Прогнал тебя Прохор?
– Прогнал, – признался Иванка.
– Вишь, свет, кругом нелады: иному грамота в голову, а иному нивесть куды! Опосле Прохора у кого живешь?
– Жил у Мошницына, кузнеца.
Старец взглянул еще веселее.
– Мех из кузни в кабак притащил? – спросил он, и морщинки, как лучи, брызнули вокруг его глаз сдержанным смехом.
– Отколе ты знаешь? – спросил удивленный Иванка.
– Стало, ты тащил мех?
– Я.
– Выгнал и кузнец тебя? – строго спросил монах.
– Выгнал.
– Прохор выгнал, Михайла выгнал, ну ты и умыслил пойти в конокрады. Добро! Ремеслу не обучен, так батьке на радость хоть татем стал – то и слава!.. Спросят батьку: «Кто сын твой?» – «Тать». – «Ну, стало, и сам ты на ту же стать». Тут батьке и честь! – заключил монах. – Светает, гляди. Пора… Развяжи-ка его, Афоня. Сведу его к батьке на радость, – сказал старец с горечью, и глаза его уже не смеялись, а глядели с укором и грустью.
