Остров Буян | страница 25

– Сказывай, человече, истину: отколе ты родом? – в тревоге спросил Истому монах.

– Под свейскими немцами ныне наша земля, – приглушенно признался Истома.

Теперь уже монастырская кабала показалась ему желанным приютом покоя и мира, словно он всю жизнь и стремился лишь к кабале.

– Ах, грех-то, ах, грех! – воскликнул монах. – Где же стыд у тебя! Ведь я тебя ныне повинен явить воеводе.

– Брось, отче! Что тебе за нужда являть! И сам явится. Кто возьмет его на беду! Я подьячий – и то страшусь с ними путаться.

– Отец келарь, не слушай ты ябеду! Я как проклятый стану трудиться, – взмолился Истома.

– Отойди! – отмахнулся монах и вскочил в повозку. – Я тебя ведать не ведал… Уйди!..

– Отче, послушан…

Но монах ткнул возницу в спину. Сытые монастырские кони дружно рванули с места.

Сжав кулаки в отчаянье, Истома взглянул на подьячего. Красноглазый смеялся, показывая розовые десны из-под своих тонких губ.

– Что, что щеришься, ирод! – воскликнул в гневе Истома. – Бедного убить – не добра нажить! Что ты забаву себе из сиротской недоли строишь? Али сам не терпел николи напасти?

Но, слушая запальчивые слова Истомы и глядя на его разгоревшийся гнев, подьячий лишь пуще хихикал.

– Ох, дурень ты, дурень! – сквозь смех сказал он наконец. – Да что тебе за беда, что монах испугался! Куды ты полез в кабалу? Добро бы еще к одному господину: тот помрет – и ты вольный. А то на, в монастырщину вперся – навек свою волю сгубить!

Истома остолбенел от неожиданного поворота.

– Куды же мне деваться теперь? – недоумевающе спросил он.

– Я тебя во звонари ж поряжу без кабальной. Церковным старостой я пятый год. Звонница наша – краса, а звонщика доброго нету. И воли не потеряешь… То-то! – Подьячий весело усмехнулся.

– Послал господь за терпенье мое! – облегченно вздохнул Истома.

– Бог добро помнит и нам велит! – поучающе произнес подьячий.

Подручный и советчик псковского купца Федора Емельянова, площадный подьячий Филипп Шемшаков жил в Завеличье невдалеке от Немецкого двора. Это помогало ему теснее быть связанным с заезжими иноземными купцами, перехватывая торговые сделки с Ливонией, Данией, Швецией и Литвой. Среди ремесленной мелкоты он был почтен, как богач, у которого было в долгу пол-Завеличья. Как всякого ростовщика, его ненавидели, презирали и все же боялись. Он был уличанским старостой своей улицы, церковным старостой своего прихода и человеком, которому, несмотря на его неказистый наряд, завелицкая мелкота кланялась низким поклоном. Филипп Шемшаков рядил по веснам народ к сплаву леса и барж в бурлаки, к зиме – в лесорубы, в обозные ездовые, сидя целыми днями в кабаке, где искала пристанища гулящая ярыжная голытьба. К Филипке обращались и за пятью рублями, закладывая гончарни и кузни, у него просили и пять алтын, отдавая в заклад кафтан или шапку. Он писал челобитья, сбирая за это грош по грошу, давал ябедные советы и за совет без стеснения принимал десяток яиц, гуся или свинку. Заморские гости знали его и хотя с брезгливостью, но здоровались с ним, пожимая его потную, скользкую руку, уважая в нем дальновидного и хитроумного негоцианта