Из записных книжек (1950-1960 годы) | страница 7



- Шлак?! - восхищенно воскликнул лауреат.- Ах, какой красавец!

Он был именно божий одуванчик, не божий, конечно. Восторженный младенец-негодяй, получивший за свой порок награду.

* * *

Он заметил, что в тесных и грязных домах живут некрасивые и кривоногие люди.

* * *

Они пили водку и закусывали подснежниками.

* * *

Писатели - это та часть общества, которая никому не нужна. Ни при жизни, ни после. Кто сейчас читает Толстого и Достоевского? Бунина? Чего они добились в жизни? Чего добился я сам?

* * *

И вот я закончил эту повесть*. И вижу, что в нее вошло 60% того, что у меня было. И даже не 60, а 55 или 56: я все боялся, что все не опубликуют, не примут, а мне так хотелось рассказать или пожаловаться людям. О чем же я умолчал? Чего боялся и кого страшился? Ну, страшился и боялся, понятно, прежде всего редактора, цензора, среднего грамотного читателя, который сразу же пишет в "Литературку" протесты, негодования и пр., а я хочу ведь, чтобы повесть опубликовали.

* "Вот пришел великан...".

* * *

Жизнь очень тревожна, люди в ней напоминают мне голубей, которых кормят на веранде ресторана,- кто больше и скорее склюет.

* * *

- Ну?! - крикнул он.

Тот сидел и изумленно-растерянными глазами глядел на допросчика, и тогда он быстро выбросил руку и погасил окурок папиросы в глазу того.

* * *

Русский человек любит порассказать о своих страданиях. Если их не было выдумает и говорит о них с тайным упоением и радостью. Между прочим, эта же черта наблюдается и у евреев. Это оттого, что эти народы в самом деле много и долго страдали и страдают. Они уже не верят в хорошее. И получается, что без страдания нет достоинства. Страшно!

* * *

Это был молодой клен. Он рос, тесно прижавшись к липе. Я увидел его в конце октября, и его листья поразили меня чем-то: они были желтые и в темных круглых пятнах. Они напоминали мне что-то далекое, забытое, грустное. Я вспомнил: то было платье.

* * *

Стояли сухие, почти жаркие дни августа, свет был прозрачен, негуст, и в тени тянуло прохладой, и во всем проступала печаль по изжитому, ушедшему.

* * *

Марево всегда было голубым, синим, и оно всегда струилось, как речка, и от этого было чуть-чуть тревожно, но не опасно.

И там виднелась пелена той самой лазурной мглы, что никогда не была доступна суетному глазу советина.

* * *

Вороха битого стекла блестели зеленым льдистым светом.

* * *

Я не требовал наград за свои дела, потому что был настоящим русским.