* * *
Когда он проезжал мимо кладбища, ему вдруг стало плохо с сердцем, и он тотчас же выжал газ до предела...
* * *
Он должен думать, что не прав, когда смотрит на них с гневом и презрением, что надо с любовью и участием, но участия не было. Любви тоже.
Всё, что я видел, не годилось для записной книжки: тут земля не была в цвету, а те радости, что начинались во дворах и хатах, стоили слишком дорого и никак не окупали себя.
* * *
Я не могу писать. Не хочу жить. Да свершится всё, чему суждено, и противиться смерти не надо.
* * *
Человек из б. высшего общества бежит от этой жизни. Становится рабочим сцены. Видит жизнь ту, от которой бежал.
Ходит, носит бревна. Люди эти смотрят на него с интересом, и он чувствует, что это ему льстит.
Вопрос - ну а дальше что же?
Он повесился ночью на сцене.
* * *
Я любил этого человека, но каждое утро в меня вселялось облако тоски, и я приносил себя мрачного, некрасивого - к нему, и он думал, что это моя нелюбовь к нему, и мы ссорились.
* * *
Да, в самом слове "Аргентина" все это есть - немеркнущее солнце, тонкая лазурь неба, неумолчный шум океанских волн...
* * *
Это звучит маняще и загадочно, как слово "Рио-де-Жанейро".
* * *
Романтический бунт во имя несбыточных грез.
* * *
Он уже давно не мог засыпать без путешествий в свое детство. Или он залезал на дуб, или бродил по болоту в поисках утиных и чибисиных яиц, или запружал ручей под "Грибакиными", или гнал в ночное мерина, или собирал в "Большом лесу" пазабник (так называлась в Шелковке земляника).
* * *
Широкая, поросшая травой дорога. И бойко катится по ней телега. И путник все время оглядывается назад, и почему-то ему кажется, что уже не встретить на дороге того, что было, чему он был свидетель...
В тревожной дымке неизжитого теряется близкий конец пути-дороги. Что-то там?
А позади - радости незабвенных встреч, зелень весны и беспричинный смех дерзновенной юности...
* * *
Говорил он спокойно, ласково, почти нежно, и до того бесстрастно, что было страшно. И хоть бы рассердился, накричал, вспылил. Нет! Ведь такие угробят любое дело, любого человека - и с улыбкой и нежностью. Гад!
* * *
Это было в апреле 1940 года в Польше в лесу. На стройной березе, начавшей распускаться, было несколько грубых топорных ран. Из них крупными светлыми монистами стекал сок - кровь березы или слезы. Береза плакала горько и безутешно. Я сидел под ней 40 минут и видел эти слезы.
* * *
Какое-то порочное убожество мысли, какое-то злое мещанство и желание видеть в жизни людей подрывные стремления.
