Вед, мудрейший маг и ученый муж всего Загорья, земель родов и страны Ом, да чего уж там, всех стран Великого Хода, стоял в полночной час на вершине своего жилища, древней Звездной Башни, и смотрел, не отрываясь, в раскинувшуюся над ним аспидно-черную, бездонную пропасть, усеянную мириадами холодных, равнодушных огоньков, так похожих на призрачные болотные огни в черных лесах злобных беров...
Повсюду внизу, в пригорных долинах, мирно спали селения аров, и лишь Неугасимые Огни на вершинах далеких Сторожевых Столпов, еле-еле различимых отсюда, говорили о том, что в мире есть ещё что-то живое...
Вед шевелил губами, узловатые старческие пальцы складывались в таинственные фигуры, заплетали пряди бороды в немыслимые, пятерные и семерные, косички, щелкали и хрустели, а пытливые глаза всматривались в мертвые звезды, всматривались, чтобы разглядеть среди множества мертвых одну - живую, и грозную!
И наконец Вед нашел: чуть правее семи звезд, образующих созвездие Топора Бо, возле звезды не рожденных и не похороненных, зловещего Сагуба, виднелась едва заметная даже в безлунную ночь звездочка - сереющее пятнышко, точечка на угольном небесном своде...
Глухой стон вырвался из груди старика. Узловатые пальцы рванули синий плащ, седая голова поникла, и даже ночной ветер перестал звенеть амулетами, в страхе утих, дабы не мешать горю человека. Горю от знания...
Так продолжалось недолго. Вот Вед стряхнул с себя оцепенение, присел на каменную тумбу, и склонился к плоской крыше башни. Тут, защищенная от ветра невысоким каменным бортиком, горела масляная бронзовая лампа, и свет её мечущегося пламени выхватывал из темноты то острый профиль Веда, то потемневшие шрамы на его груди, сплетавшиеся в причудливые узоры - не мало боли должен принять человек на своею душу, чтобы тело его покрылось вот такими вечными оберегами...
Еще пламя осветило знаки, что чертил Вед длинным изящным жезликом из кости редкого зверя индра на тонком слое голубовато-белой соли, покрывавшей крышу Звездной башни.
Вед считал и пересчитывал, считал снова, затирая старые знаки, и боялся поверить в точность своих расчетов. Но не зря долгие годы создавал он прихотливую и мудреную магию, магию чисел, которую когда-нибудь, возможно, нарекут его именем. И именно она, эта магия чисел, лучше и точнее хрустального шара, серебряной чаши, внутренностей умершего в утробе матери младенца или пламени над костром из костей дива подсказывала Веду - то, чего он так опасается, все же свершится!
