Не отвечая на встревоженные вопросы, Николенька швырнул мешок в угол и ушел в ванную. Зашелестела вода, распахнулась дверь, и мой друг, уже без куртки, в наполовину пропитавшейся темно-красным тельняшке, мрачно спросил:
- Крови боишься?
- Н-нет... - растерянно проблеял я, таращась на него.
- Возьми у меня в рюкзаке аптечку, коробка такая, зеленая. Перевязаться помоги! - и неожиданно, жалко улыбнулся: - Не обижайся, Степаныч, после все расскажу!
Разрезав тельняшку, я обнаружил рану: левое плечо Николеньки было пробито в трех местах, причем три коротких плоских разреза напоминали след браконьерской остроги.
- В тебя что, вилкой ткнули? - я попытался пошутить, обмывая рану спиртом - в походной аптечке моего друга кроме пол-литровой фляжки этого универсального антисептика, бинтов и активированного угля, больше ничего не было.
- Ага, вилкой. В-вроде той, к-которой с-сено ворошат, знаешь? Николенька слегка успокоился, даже снова начал заикаться.
- Ну, рассказывай, боец, как это тебя угораздило? - я наложил на разрезы (или проколы?) ватный шиш, пропитанный спиртом и начал бинтовать Николенькино плечо, внутренне удивляясь, как ладно это у меня получается.
Но он думал иначе: проигноррировав мой вопрос, Николенька скрипнул зубами (я вообще поразился его выдержке - спирт! На рану! А ему - хоть бы хны!) и спросил:
- В первый раз? - имея в виду мои медицинские упражнения.
- Ага! - кивнул я, беря второй моток бинта.
- Хреново у тебя получается, с-старик! Н-ну да ладно. Р-руку ещё к-к туловищу п-примотай!
- Зачем?
- Ч-чтобы не ш-шевелилась... И вот ч-что... Д-давай тяпнем по р-рюмахе - и в койку. Все рассказы п-потом.
В Николенькином голосе было что-то такое, что заставило меня молча налить ему грамм тридцать спирта, он здоровой рукой сунул чашку под кран, секунду поглядел на мутно-белую жидкость и одним тягучим глотком отправил её внутрь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
"...И живые позавидуют мертвым!"
Из древней клятвы
Я проснулся часа через четыре после перевязочной эпопеи. Секунду лежал в постели, соображая, что за странный хриплый вой разбудил меня. И вдруг, поняв, вскочил с постели и бросился к кровати Николеньки.
Мой друг пел! Лежа на спине, невидяще глядя ярко-голубыми, запавшими глазами в потолок, Николенька мычал какую-то дикую песню, варварский гимн, псалом или боевой марш - это могло быть чем угодно. Я позвал его по имени, тряхнул за плечо в надежде разбудить, вывести из сомнамбулического состояния, и словно обжегся - у Николеньки был сильный жар!
