В Берлине я нашел Орлова, который скрылся из Москвы в связи с арестами руководителей типографского союза. Из Орлова он превратился в Круглова и уехал в Петербург для продолжения своей полулегальной работы в профессиональном рабочем движении. Необходимость предъявления специального заграничного паспорта для выезда и въезда в Россию не служила препятствием для нелегальных. При выдаче заграничного паспорта не требовали ни фотографий, ни отпечатка пальцев, и всегда можно было воспользоваться чужим паспортом - родственника, знакомого, или специально сделанным фальшивым, - для проезда в ту или другую сторону. Да и пограничный контроль в эти годы был не слишком суров.
В Берлине оказались и Фондаминские, пережившие трагедию, закончившуюся благополучно. Фондаминский был командирован эс-эровским центральным комитетом на броненосец "Память Азова", но попал туда к "шапочному разбору", - когда восстание было уже подавлено. Он был схвачен и судим военным судом сначала в Ревеле, потом в Петербурге и, вопреки всему, был судом оправдан. По негласному совету одного из судей, Фондаминские немедленно покинули здание суда - и Россию, - чтобы избежать ареста в административном порядке.
Оправдательный приговор противоречил прочно установившейся практике военных судов и делал, конечно, честь судьям. Фондаминский обязан им жизнью. Всё же кое-что надлежит отнести и на его собственный счет. Он не пал духом, а мужественно и страстно отстаивал право на жизнь, свою и своих двух случайных товарищей по процессу. Внешностью, фигурой, искренностью, ораторским блеском он, видимо, произвел на судей такое впечатление, что оно вытеснило предубеждение против покусившегося на священные основы самодержавия инородца.
Возвращение в Россию Фондаминским было отрезано, и они отправились в Париж - в эмиграцию. Не знаю, как обернулась бы моя жизнь, если бы по приезде в Берлин я не получил ошеломившую меня весть об аресте моей кузины. Я был косвенно в том повинен. При аресте была обнаружена взятая по моей просьбе в Гельсингфорсе рукопись Кочаровского. Личная связь последнего с московской оппозицией и максималистами не составляла, конечно, секрета для Охраны. И арест был произведен по подозрению в причастности к максималистам. Больше того: было предъявлено конкретное обвинение - в увозе экспроприированных в Фонарном переулке максималистами 540 тысяч рублей.
Когда весть об аресте дошла до меня, я решил немедленно ехать в Петербург, где в Доме Предварительного заключения находилась кузина. Я понимал, конечно, что помочь ей я ничем не могу, но оставаться заграницей было психологически тоже невтерпеж. Заграничный паспорт достать было нетрудно. Сложнее было получить паспорт для проживания внутри России. Спустя некоторое время берлинская группа эс-эров уведомила, что меня ждет хороший паспорт в Смоленске. Распростившись с друзьями, я в начале 1907 г. отправился чрез Смоленск в Петербург. В транспортной конторе "Надежда" в Смоленске мне выдан был обещанный паспорт, который превращал меня в уфимского мещанина Журомского, Аркадия Васильевича, конторщика по профессии. Оставалось неизвестным, обладаю ли я настоящим паспортом или фальшивым и, если фальшивым, - скопирован ли он с настоящего или от начала вымышлен. На всякий случай я надумал биографию Журомского. Конечно, он не от рождения православный, а крещенный в православие; всё прочее, чтобы не сбиться, - следовало в биографии Журомского тому, как составлена была наша семья.
