Она пришла сюда, не имея личной жизни, ни биографии - я видел ее абонементную карточку - только затем, чтобы дать жизнь поколению богов и героев.
Из ее карточки я знаю, что она родилась в поселке Белые боги, что в Московской области. Она была зачата ночью от крови украденной ею же курицы.
Хорошо, она пришла и заняла чужое место, но что, в таком случае, делаю здесь я? Меня держит черная горячка. Я сплю, болею, влюблен. Нет, не надо, это мой невроз, и он - мое единственное преимущество перед ней. Она не смеет думать, будто это ее подарок мне. Я не желаю покидать пределы своего тела, не хочу с ней связываться. Будем считать, она не в моем вкусе.
Я бы хотел показаться ей смешным. Пусть она подойдет ко мне и скажет, чтобы я перестал пялиться на нее. Тогда я вцеплюсь ей в горло. Там, где упадут капли ее крови, вырастут цветы.
Олег смеется надо мной и говорит, что это любовь. Но она оставит меня, только если я буду непрерывно думать о ней. Смутно знакомое имя, придуманное для своего будущего ребенка во сне, потерянная на середине книга - никто не знает, что она до сих пор лежит за батареей парового отопления на старой даче в поселке Белые боги, желтеет, конечно, сохнет, вот-вот рассыплется в прах, и запах! - запах, смесь душицы и тростника, пустырника и кассия, запах нарциссов на исходе поры цветения. Что-что, а духи я различать умею.
Я читаю в "Психоаналитическом вестнике" за 1939 год описание фобии девочки восьми с половиной лет. Перед девочкой на корточках сидит потемневшая от времени старуха - ее хозяйка на все лето. Хозяйка только что застрелила из охотничьего ружья свою худую черную собаку, помесь русской борзой и дворняги. А теперь должна утопить весь помет, троих щенков - четвертый умер самостоятельно, при родах. Иначе соседи старухи утопят ее саму.
Собаку винят в том, что она таскала кур с колхозной фермы. Старуху не любят за то, что она зажилась. Старуха положила длинноствольное ружье поперек своих вдовьих коленок, обтянутых гладкой черной юбкой.
И девочка чувствует, что во всем виновата она одна.
Она захлопывает книгу так громко, что я вздрагиваю. Поворачивается ко мне.
Смотрит, не отрывая глаз, не мигая, не меняя выражения на лице. Забирается под кожу, внутрь костей, бежит по венам, ощупывает сердце. Я цепенею, но нахожу в себе силы сказать:
- Что это ты уставилась на меня?
Фокус-покус, и ее больше нет во мне, ни рядом со мной. У меня получилось, а у нее, соответственно, нет. Зеркало треснуло точно по центру, выпустив прожилки трещин. Их рисунок странным образом похож на линии моей правой руки. Теперь я снова один-одинешенек, и это хорошо. Я склоняюсь над чистой, белой как ее исчезнувшее лицо бумагой и пишу: "Анализ фобии восьмилетней девочки".
