Даже государство здесь было замешано на сладострастии библейского падения вверх, в бездну любви-страха - это сквозило в жестах полицейского, в открытости улиц небу, в бесчисленных смысловых рефлексах, пронизывающих камни и живую плоть до общего трепета, который кровосмешением закона и молитвы задавал темп и созревал в гроздьях судеб.
Иногда Быстров брал тайм-аут и уходил в толпу, как в горы, где одиночество парит в воздухе и меняет форму, как облако; на такой высоте дышалось полной грудью, и народы пасли жизнь, совершая возлияния у вечернего костра.
Конференция началась в четверг, душным пасмурным утром, бросающим на кожу слабый перламутровый отсвет.
Председателем был избран боснийский хирург Али Жугович, сын католика и мусульманки, страстный почитатель Франциска Ассизского. Начинал он как яростный обличитель современного человека, погрязшего в тотальном постмодернизме, когда кишечник, цитируя мозг, смешивает эпохи и стили, а обмен веществ, как пылесос, засасывает все отбросы цивилизации, превращая хомо сапиенса в дурную бесконечность мусорно-музейного конвейера. Но последнее время в его выступлениях сияла тихая нежность Франциска и возлагались надежды, что ему удастся утихомирить страсти и выудить рациональное зерно.
Мощный лысый череп и живые глаза Жуговича появились над кафедрой. Он окинул зал взглядом орла и мягко вибрирующим голосом заявил, что, может быть, впервые с добиблейских времен в воздухе веет онтологической свежестью. С человеком явно что-то происходит. Но если зарождение человечества мы еще могли списать на креационную вольность Бога, от нас не зависящую, то сейчас, в период осознания коллективной ответственности человечества за самого себя и подвластную ему среду обитания, мы должны с беспощадной трезвостью заглянуть в самую суть происходящих перемен.
- Здесь, в этом зале, - Жугович сделал округлый жест, - собрались особи, наиболее чуткие к происходящему. Раскроем же сердца перед неведомым, которое мы сами обрушили на свою голову. Только любовь способна вместить и усвоить его сложность.
Жугович замолчал и открыл свое молчание для других - в нем струились невинность рая и чистота братского сердца; молчание случилось и произошло в каждом, внезапно, как влюбленность, как ослепительная молния, его головокружительная выразительность пронизывала насквозь и уходила дальше, заставляя ощущать спиной и затылком неостановимое движение, в котором был встречный поток - вздох, доносящийся из глубин вечности.
