Но и тому, вензелю, кое-что перепадет. "Ванна со льдом". Волшебная струя шампанского. Значит, есть еще возможность им встретиться друг с другом там, в глубине? Их еще могут соединить гадание в сочельник, воск в блюдце с водой, хор согласно текущих светил, кусочек стекла, наведенный на месяц. И все соединится, но героев не соединит. Как сказали бы теперь, информация передается от воды к зеркалу, от снега к стеклу, через зеркало в сон, через сон снова - на мерзлое стекло комнаты... И там, и тут Онегин предстанет Медведь. И уже не вода, а кровь потечет, читатель помнит и знает... Но слово не может окаменеть, как сельский памятник поэту у ручья. Автор, словно раздвоившись, ныряет вслед за этим словом в "омут жизни", вслед за Татьяной тащится в Москву. Там ничто не течет, не изменяется. В этой московской жизни вообще нет ни одной текучей или отражающей поверхности. Даже зеркала на балах молчат. Свет пустой... Плен и прах. Отсутствие перемен. Но тут и появляется она, родоначальница движения и роста,- Татьяна-Роза. Вироза... Это она сама теперь скользит, движется, она сама - как движение вод. Силой одного сердечного воображения переносимая в тот сад, где любовь, полка книг, крест и сень ветвей над бедной няней, о которой все и думать забыли.
Есть только один человек, с которым Таня не сообщается,- это он, ОЕ. При виде его у нее "стынет кровь", так что даже слезы не льются. И сколько б ни стоял он перед ней с непокрытой головой "под дождем страстей", явившись вот так, "с корабля на бал", сколько б ни слали его, заболевшего любовью, к водам,- не войти ему в тот поток. "Нет, поминутно видеть вас..." Нет, нельзя войти в поток, потому что это сама Таня и есть, а на ее щеках больше нет для него слез. И нету "тайных преданий", "ни с чем не связанных снов". Сама Таня тайна, сон, слово.
И только когда бедный Онегин в последний раз едет к ней и видит
На синих, иссеченных льдах
Играет солнце; грязно тает
На улицах разрытый снег...
- только тогда он вдруг погружается в живую мысль человеческого сердца, и в этот бедный весенний петербургский день в таянии его снегов наконец замечает слезы на глазах этой женщины... Тогда-то Пушкин и прерывает свой роман просьбой поздравить друг друга с берегом.
Но какой там берег! Напоследок он еще раз поставит перед собой целое, сверкающее зеркало романа, который иногда считают незаконченным. И там отразится уже не "письмо Татьяны", а его собственное письмо и собственный его сон. Он вновь видит себя на берегу несущегося потока, но героев его с ним больше нет. В зеркале мерцает какой-то "спутник странный", какой-то "верный идеал" и те, кому он якобы читал первые строки романа - его второе "я"... Но кто оно такое? Неизвестно. В этой неизвестности, как в волшебной пустоте кристалла, и есть все; недаром по нему гадали. И нам оставлено это все. В последний миг романа, посреди остановки его движения, как в момент КОНЦА-НАЧАЛА времен, мы тоже наконец видим: грязное таянье снегов, синий иссеченный лед, в котором играет уже наш, сегодняшний свет... Его ни описать, ни удержать, ни завоевать - можно лишь увидеть...
