Байдаков больше не скалился. Он сидел, крепко сжав голову руками, словно боялся, что она вот-вот разлетится на кусочки. Его лицо было пепельно-серым в черных разводах.
- Вот она, проклятая, до чего доводит, - осуждающе прогудел майор Голубко.
Витьку увели два милиционера. Валиулин в задумчивости походил по кабинету, руки за спину, остановился у окна и, не оборачиваясь, сказал как будто сам себе:
- Похоже, он правда ни черта не помнит. Только все это - лирика. Завтра в камере он прочухается и выдаст нам, к примеру, что деньги ему Черкизов одолжил, а вино они пили вместе утром или даже прошлым вечером. К сожалению, на дверце сейфа никаких отпечатков, кроме черкизовских, не обнаружено. Вот так-то.
Он на каблуках повернулся к нам:
- Ищите орудие убийства - раз, каких-нибудь свидетелей, которые видели Байдакова между семью и девятью вечера - два.
Мнишин с сомнением шмыгнул носом:
- Валерий Михалыч, он в том же доме живет, через два подъезда. Опять уверенности не будет.
- Значит, нужны свидетели, которые видели его входящим или выходящим из подъезда Черкизова.
- Будем искать, - вздохнул Мнишин. И Валиулин кивнул:
- Как хлеб ищут.
5
С Витькой Байдаковым я первый раз столкнулся лет в двенадцать. То есть знал-то я его, конечно, и раньше, с тех пор как он вместе со своими родителями поселился в стеклянном доме. Витькин отец был какой-то шишкой в закрытом "ящике", мать певица, но, видать, и шишка была невелика, и певица не Бог весть какая, потому что папаша все время мотался по командировкам, а мамаша с гастролями от областной филармонии. Очень часто поездки эти совпадали, и Витька жил в свое удовольствие, не отягощенный родительской опекой, со старенькой домработницей, которая чуть не с младенчества кормила его, поила, души в нем не чаяла и которую он в грош не ставил, обзывал в глаза старой дурой, отчего она плакала. Теперь произошла диффузия, под толщей лет нижние слои памяти перемешались, и я уже не помню, когда узнал подробности Витькиной жизни: до моего первого столкновения с ним или гораздо позже.
По тогдашним понятиям его даже нельзя было считать полноценной шпаной. Настоящая шпана моего детства ходила в брюках клеш, подшитых снизу металлической молнией, носила в карманах гирьку на унитазной цепочке, нож-"лисичку", алюминиевую расческу с длинной, заточенной, как шило, ручкой, а то и бритву. На месте будущих кооперативных башен еще стояли подбоченясь серые бараки общежитии протезного завода, еще не ведали близкой своей судьбы похожие, точно близнецы, "немецкие" двухэтажки, целая слободка, построенная пленными немцами после войны для служащих недалекого аэродрома. Гулять в ту сторону не рекомендовалось, особенно с наступлением темноты. Мальчишки рассказывали с расширенными глазами, как Отцовский переулок ходил резаться с Красным Балтийцем, как лупили друг друга кольями, велосипедными цепями. Постоянным героем мифов был никем из нас не виданный огненно-рыжий Тигренок, который выжил даже после того, как ему враги пульнули в живот из-за угла.
