А чего стоила его связь с этой поэтессой! Ни для кого не было секретом, что они частенько запирались в комнате, в то время как приятели Тарабрина ждали под дверью, когда у них это закончится. Разве такое поведение совместимо с правилами советского общежития? А теперь, говорят, у него какая-то новая фифа из одного толстого журнала. Наверное, через нее он проталкивает свои странные рассказики, в печать, а гонорары делит пополам с любовницей.
А чего стоит антисоветчина, которую он напевает, сидя на подоконнике общежития? Там даже есть неприличные слова! «Слева молот, справа серп — это наш советский герб. Хочешь жни, а хочешь — куй, все равно получишь…»
Защита диплома Тарабрина прошла ни шатко ни валко. фильм про раскулачивание зрителям показался скучным.
— Ты, Тарабрин, талдычишь все про своих мужиков, — раздраженно высказался один из педагогов. — Сейчас это не актуально. Неколхозное крестьянство, как известно, реакционная сила. Сейчас про рабочий класс нужно снимать.
Через несколько лет высоколобые критики разглядят в этой ученической работе некую тарабринскую изюминку, увидев за перипетиями мужицкой судьбы кафкианские метания маленького человека.
На личном фронте дела у Ивана в то время складывались удачно. У него был в разгаре роман с заведующей литературной частью одного из толстых журналов Олей Колокольниковой. Он был целиком погружен в перипетии их отношений и не видел никого вокруг.
Может быть, поэтому Нина Колыванова, пухлая девушка с высокой грудью, которая выступала против него на комсомольском бюро и в которой он тогда не узнал свою будущую жену, оставила его безучастным, не вызвав ни ненависти, ни раздражения?
— Дуреха, — лишь усмехнулся он, выслушав ее пылкие обличения.
Он знал, как безжалостно жизнь обламывает вот таких наивных простушек с яркими васильковыми глазами и косой толщиной в корабельный канат и что из них потом получается… А получаются из них прожженные циничные бабы, смолящие «Беломорканал», грубые, развязные, расхристанные.
Оля Колокольникова остро переживала неудачу Ивана. Ей нравился его дипломный фильм.
— Чувствуется, что ты неравнодушен к своему герою, — говорила она.
Густая челка падала на глаза, отбрасывая угольную тень. — И это неравнодушие искупает огрехи. Они, твои профессора, ничего не понимают! Они требуют от тебя выполнения кинематографических законов, которые сами же написали. А гениям, между прочим, законы не писаны!
— Дуракам тоже, — парировал Тарабрин, обнимая ее. — Ну, ты меня уже в гении записала.
