Мы все-таки взяли берег и вскоре освободили важный стратегический узел Дно и пошли дальше, левее Порхова, через Пушкинские горы к реке Великой, к границам Латвии. Нашей бригаде присвоили звание "Дновской", и по этому поводу мы шутили с тем горьким юмором, на который способны лишь солдаты, что "дновскими" мы верно зовемся постольку, поскольку многие из нас остались на дне Ильмень-озера...
Шли годы. Я не мог забыть тех ледяных ночей, и чем дальше, тем сильнее они тревожили меня.
И вот, начиная писать роман о войне, я попал на берег Ильмень-озера.
Оно большое, темное, суровое, не щедрое на краски, и рыбаки здесь молчаливы, и их натруженные руки говорят больше, чем слова.
Рыбацкий бригадир Петр Михайлович Полевой выводил меня в озеро. Волны нешибко стукались о борт баркаса, поскрипывала мачта, а я во все глаза смотрел назад, на тот самый берег, против которого мы лежали на льду, и пулеметы били оттуда.
Над деревней стлались спокойные дымки, тополи бурно разрослись у школы, а там, среди тополей - я уже ходил туда - стоит фанерный обелиск, огражденный палисадником и убранный неяркими луговыми цветами. И надпись на нем: "Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины".
- Шелонник подгоняет, - сказал Петр Михайлович. - А осенью северяк придет, тогда шторма зарядят. А как шторм, на берег кости выносит.
- Какие кости?
- А русские. Солдатские. Которые тут с войной проходили, да так и остались. Прошлой весной вода высокая была, в устье Переходы, вон туда смотрите, берег размыло, а там тоже кости. Мы их на телегах в деревню привезли, земле предали, обелиск построили за счет колхоза. Много их было. И все как на подбор, молодые, красивые...
- Вы же не видели их.
- А по зубам смотрели. Зубы-то у них ровные, белые. Кто-то из мужиков крикнул: "Зубы там золотые!" ан, нет! Не было у тех молодых ребят золотых зубов. Мы собрали все, что от них осталось - и в центр нашей деревни. Крепко они нашу землю напоили...
Петру Михайловичу Полевому - седьмой десяток. Он пережил две войны. Он говорил о мертвых спокойно и просто, как говорят о дожде, о солнце. Я подумал немного и про себя согласился с его спокойной мудростью: павшие стали частицей земли, и оттого о них нельзя говорить иначе.
Парус тяжело хлопнул и перевалился на другой борт. Баркас накренился, а потом снова пошел прямо. Берег передвинулся на левый борт. Он уходил и раздвигался по мере того, как мы удалялись от него.
