Когда Джонатан пришел к выводу, что сущность человеческой свободы заключается в возможности пользования общим туалетом на этаже и что он обладает этой жизненно важной свободой, его охватило чувство глубокого удовлетворения. Да, он все-таки правильно устроил свою жизнь! Он вел существование, которое целиком и полностью можно было назвать удачным. Тут ему ни о чем, ну, абсолютно ни о чем не приходилось сожалеть, равно как не приходилось завидовать в чем-либо другим людям.
С этого часа он словно на окрепших ногах стоял перед воротами банка. Точно вылитый из бронзы, стоял он там. То незыблемое самодовольство и та самоуверенность, которые, как он предполагал до этого, наполняли клошара, втекли в него самого, втекли подобно расплавленному металлу, застыли в нем во внутренней броне и сделали его тяжелее. Отныне ничего больше не могло поколебать его, и никакое сомнение больше не могло заставить его пошатнуться. Он обрел невозмутимость сфинкса. По отношению к клошару ? когда он случайно сталкивался с ним или видел его сидящим где-нибудь ? он испытывал теперь только то чувство, которое принято называть толерантностью: весьма прохладную эмоциональную смесь, состоящую из отвращения, презрения и сострадания. Человек его больше не волновал. Человек был ему безразличен.
Он был безразличен ему вплоть до сегодняшнего дня, когда Джонатан сидел в сквере Бусико, ел свои кренделя с изюмом и пил молоко из пакета. Обычно во время обеденного перерыва он шел домой. Он ведь жил отсюда всего в пяти минутах ходьбы. Обычно он готовил себе дома на своей плитке что-нибудь горячее: омлет, яичницу с ветчиной, лапшу с протертым сыром, разогревал остатки супа со вчерашнего дня, добавлял к трапезе еще салат и заканчивал ее потом чашкой кофе. Целая вечность прошла с тех пор, как во время обеденного перерыва сидел он на скамейке в парке, ел кренделя с изюмом и запивал их молоком из пакета. Вообще-то он не очень любил сладкое. И молоко тоже не любил. Но ведь сегодня он уже отдал пятьдесят пять франков за комнату в гостинице; при таких обстоятельствах настоящим расточительством было бы идти в кафе и заказывать там омлет, салат и пиво.
Клошар неподалеку от него на скамейке закончил свою трапезу. После сардин и хлеба он подкрепился еще сыром, грушами и печеньем, сделал большой глоток из бутылки с вином, удовлетворенно вздохнул, свернул затем под подушку свою куртку, уложил на нее голову и вытянул по всей длине скамейки свое ленивое, сытое тело, чтобы после обеда вздремнуть. И вот он уже спал. Мелкими прыжками к скамейке приблизились воробьи и стали клевать хлебные крошки, потом, привлеченные воробьями, к ней заковыляли голуби и своими черными клювами принялись долбить оторванные головы сардин. Клошару птицы не мешали. Он спал крепко и мирно.
