— Зондерваль рассказал мне, что ты провел с Твердью много времени, и я подумал, что ты сам мог узнать что-то о своем отце.
— Она сказала только, что я найду его в конце своего пути.
— В Невернесе?
— Не знаю. Твердь всегда говорит загадками.
— Я все-таки верю, что твой отец вернется в Невернес. Его судьба там, а не в космосе, рядом с капризной богиней.
Данло молчал, глядя на незнакомые звезды над морем.
— А когда он таки вернется, то рассчитается со всеми! От него не ускользнет ни одно варварство, которое сотворил от его имени Хануман ли Тош, и город содрогнется от его гнева. Он покарает его, даже смертью, возможно, — твой отец, при всей своей доброте, перед убийством никогда не останавливался.
— Но разве ты не веришь, Бардо, что он теперь бог?
— А разве боги не убивают людей, точно мух, — да и друг друга тоже?
Данло вспомнил о победе Кремниевого Бога над Эде и сказал:
— Убивают, я знаю.
Некоторое время они, сидя под шелестящей серебристой листвой дерева и глядя на звезды, говорили о галактических богах, о судьбе, о войне и о прочих космических явлениях.
Потом Данло посмотрел на Бардо и спросил его о том, что было куда ближе его сердцу:
— Ты ее видел, Бардо?
— Кого, Тамару?
Данло промолчал, но его глаза, мерцающие при слабом свете, как жидкие сапфиры, ответили за него.
— Нет, не видел. Говорили, что она покинула город, и я не слыхал, чтобы она вернулась.
— Но куда же она отправилась?
— Не знаю. Может, это только слухи.
— Хануман никогда не заговаривал с тобой о ней? О том, что он с ней сделал? Не говорил, что память ей можно вернуть?
Бардо со вздохом опустил тяжелую руку на плечо Данло:
— Нет, Паренек, не говорил. Ты его по-прежнему ненавидишь, да?
В глазах Данло сверкнула молния.
— Он изнасиловал ее духовно! Разрушил ее память, Бардо! Всю ее благословенную память о том времени, что мы провели вдвоем.
— Ах, Паренек, Паренек.
Данло достал флейту, прижал костяной мундштук ко лбу, глубоко вздохнул и сказал:
— Но я… не должен ненавидеть. Я борюсь со своей ненавистью.
— Я тебя люблю за твое благородство, но сам постоянно раздуваю в себе ненависть к этому гаду ползучему — пусть наполняет мои жилы, как огненное вино. Так мне легче будет истребить его, когда время придет.
Данло покачал головой.
— Ты же знаешь, я не хочу, чтобы с ним случилось что-то дурное.
— А зря. Возможно, тебе следовало бы забыть свой обет и найти способ подобраться к Хануману поближе. И тогда…
— Что тогда?
— Убить его, ей-богу! Перерезать его лживую глотку или выдавить из него дух!
