И в сердце тишина, молитва и восторг.
11.9.1935 Надвойцы
Работаю в последнее время на лесозаводе. Вывожу на своей тачке опилки из подземелья. Десять часов совсем один. И это, конечно, совсем неплохо. А потом в хорошем обществе книжных друзей... Гоголь (малая ложка), Корнель, Гюго. В промежутках и некоторые книжные новинки.
20.9.1935 Надвойцы
У меня пока что без перемен. Работаю на лесозаводе и условиями работы в общем доволен. Читаю и думаю много, много... У меня в подземелье раздолье для раздумий. Завтра пятая годовщина... Сердце просится в будущее, нетерпеливо числит сроки...
13.10.1935 Надвойцы
На дворе холод, снег, вьюга... Барак, нары... Все обычное, лагерное... Но на душе тихо - иногда соловьи поют. Дни, месяцы, годы бегут, сокращают сроки земного странствования, но ничего, ни единой черты не отнимают от Вечности. Она бесконечным простором, морем кристальным стелется впереди. Работаю по-прежнему... В часы уединенной работы я совсем один в моем подземелье с тачкой; несмотря на физическое утомление, бывают часы внутренней работы, воспоминаний, Незримой Помощи...
Шестой год я в суровой школе испытаний... Еще ничему не выучился... Но сердце верит, благодарит, слагает гимн Звезде Светлой и Утренней...
9.11.1935 Надвойцы
Когда сидел в своей одиночке в Москве, через закрытое на три четверти окно каждый вечер заглядывал ко мне вечерний длинный луч... И я ждал его появления. И вот в течение ряда лет льются неустанно лучи любви, тянутся и прикасаются к душе руки, полные такой скромной, молчаливой, простой и вместе с тем такой самоотверженной, готовой к жертве нежности.
Благо любви, живое свидетельство о ее действенной и неподклонной пространству и времени силе - это одно из самых драгоценных сокровищ в жизни. Из двух монахов, возвращающихся из города, я всегда был похож на того, кто хочет затопить тьму свою не в потоке слез, а в потоке радости. И в ночной песне Заратустры [10], помнишь ее, - для меня всегда самым дорогим были последние слова о том, что радость глубже скорби. И кажется мне теперь, что душа на одиноком и многоскорбном пути учится различать и впитывать в себя волны радости, струящиеся от каждой вещи, - от побелевшей от первого снега земли, от прозвучавшей по радио Бетховенской Фантазии, от улыбающегося лица ворочающего со мной "баланы" китайчонка и больше всего от слов молитвы, от Сладкого Имени и вместе от любящих и любимых взоров, незримо сияющих через марево печали...
