- Есть жар, - сказал Иван Васильич.
- Хлопцы! - вдруг вскочил на койке Смолинский. - Открывай борта, вали всю скотину за борт, а то пропадем все: не на добро та скотина нам далася! И снова лег.
- Свалите? - Он снова поднялся на локте. - Зуй? Генрих? А то все пропадете, а так хай я один сдохну.
- Свалим! - сказал Генрих.
- Лягай, лягай, - и Зуев толкал его в грудь.
Я немного задремал. Проснулся - крик на палубе. Я выскочил. Люди возились среди волов. Кого-то вытащили на люк. Это Герман с Генрихом доставали Зуева, старик провалился, его топтали уже волы. Как Генрих выворачивался в этой кутерьме, в темноте среди волов, не могу понять. Но он теперь не шутил, не смеялся, он ругался и по-своему и по-нашему. Герман посмотрел больного и сказал, что вернее будет так: он затянул руку у кисти и что Генрих - мальчишка. Я уже сам стал отчаянно нырять и прыгать среди скотины, когда шел на руль. Мне казалось, конца не будет этому аду. Я слышал голос Ивана Васильича на мостике. Я поднялся на несколько ступенек по трапу. Вот здесь, в двух шагах, разговор.
Ого! Это сам Лобачев. Когда действительно надо, он на мостике оказывается. Севастопольские входные огни были как раз слева. Мы были прямо против них. Сейчас опасный поворот, капитан на посту.
- Я приказываю, - говорил Лобачев, - держаться до утра против зыби и ни в коем случае не поворачивать.
- Боитесь? - крикнул Иван Васильич.
- У меня есть свои соображения.
Тут я не расслышал, только он сказал вроде: потонувшее судно, и над ним веха без огня, и ее видно только днем. А машина пусть работает средним ходом.
А вот это я слыхал ясно:
- Человек умирает, надо врача, надо к берегу - это понятно, черт вас подери?
- Я приказываю! - взвизгнул Лобачев.
Я едва успел спрыгнуть с трапа. Лобачев сбежал вниз и захлопнул дверь в своей каюте.
Тут поднялся с палубы Герман. Он нащупал меня в темноте.
- Что, будет поворот? Почему нет поворота? Вот бухта, город? До утра? Ну да, дисциплина! Судно? Веха?
Я стал рассказывать, что я слышал об опасности напороться на затонувший пароход. Герман промолчал.
Мне было время на руль, и я стал у штурвала. Прошло минут пять. На мостике было тихо: никто не топал. Может быть, никого нет. И я один держу курс против зыби, а в кубрике умирает Смолинский.
Вдруг затопали с мостика по трапу, и Иван Васильич вошел в рулевую.
- Лева! - крикнул он мне.
Я глянул на него.
- Лева! - и Иван Васильич рванулся к штурвалу.
